Художественным руководителем Большого Санкт-Петербургского государственного цирка на Фонтанке станет всемирно известный клоун Вячеслав Полунин. Конкурс на должность директора цирка отменен, сообщил на пресс-брифинге в четверг министр культуры Владимир Мединский.
Кажется, это пока единственный приятный месседж от господина Мединского.
Полунина я увидел первый раз в 1982 году... Был в Питере на Аптекарском острове да и есть такой высокий, без излишеств, прямоугольный параллелепипед (а ля Корбюзье советского разлива семидесятых), под названием «Дворец молодежи», с видом на Малую Невку. И вот там на одном из верхних этажей в зальчике на пятьдесят, ну, сто, мест, не больше, в те времена и выступала группа Полунина под теперь уже легендарным названием «Лицедеи» ( не путать с современным театром «Лицедеи» - это, увы, совсем из другой оперы).
В искусстве время от времени случаются события, которые сдвигают наше сознание, встряхивают его, дают ему новый импульс, заставляют работать на каких-то других частотах. Творцами таких событий бывают неординарные личности. Таким стал и Вячеслав Полунин. Еще тогда, в самом начале восьмидесятых о нем говорили как об артисте, клоуне-миме, которого ждет мировая слава. И не ошиблись. Он и стал мировой знаменитостью, гражданином мира. Правда, уехав из России. Но времена тому способствовали. Вспомните тот 1988-й, когда все стало сыпаться, и прежде всего – идеология. Вдруг все подняли голову и заговорили вслух о том, о чем было привычно шептаться на кухне. Заговорили с некоторым удивлением, еще переглядываясь, но ничего за это не было – ни тюрьмы, ни ссылки. Перестройка, гласность, плюрализм мнений… Парочка лет революционного романтизма. Многие тогда двинули на Запад – ведь можно!
А за шесть лет до того, в тесно набитом зальчике мы следили, как на незанавешенной сцене актеры (один из них – Полунин ) молча гримировались, а потом начиналось нечто… Ну, хотя бы – сладострастно-садистское «Низзя!». То есть ничего нельзя, к чему бы герой Полунина ни прикасался. И когда затурканный запретами человечек в желтой робе вдруг вставал на дыбки, вырастая в собственных глазах, и в знак протеста начинал кричать «Зя! Зя!Зя!», а запретитель всего и всея вдруг съеживался – это и было метафорой тогдашнего противостояния тоталитарному насилию. Кодом к метафизической свободе.
Полунину едва ли было дело до конкретной политики и текущего политического момента – просто таков был его герой, внутренне свободный и отстаивающий эту внутреннюю свободу в любых обстоятельствах. А внешняя свобода – ее ведь на поверку всегда немного, где бы ты ни жил. Потому так печален, несмотря на эскапады веселого хулиганства его спектакль Snowshow, покоривший весь мир. Он придуман там, на Западе, в местечке под Лондоном, где Полунин поначалу и обосновался. В «Снежном шоу» много одиночества, печали и особой, я бы сказал, русской ностальгии, то есть ностальгии по России – этот снег, эти три странствующих домика в зимнем пейзаже, эта снежная фантасмагория в финале под эсхатологическую Carmina Burana Орфа – с бураном и прожекторами, как на допросе, бьющими в лицо зрителям… когда на сцене среди снежных вихрей едва угадывается согбенная фигурка маленькая героя, пытающегося противостоять тому, чему противостоять невозможно… Это как обратный отсчет, как притяжение к своему исходу, к холодной и беспощадной, любимой и ненавистной родине, без которой почему-то не живется.
И вот Полунин снова здесь – худрук петербургского цирка, одного из первых в России. Пишут, что он будет независим от директора и даже сам его назначать. Он мечтает «соединить цирк с оперой, симфоническим искусством, живописью, балетом». Только бы у него получилось.
На посошок несколько его высказываний:
«С годами я все меньше хочу думать».
«Я коллекционирую дураков. Каждый дурак – счастливый человек. На солнышко вышел, глаза закрыл – и уже хорошо. Для меня дурак и счастливый – это одно и то же. Если человек следует своим детским мечтам – он счастлив всю жизнь».
«Я не любил заборы, всегда ходил по середине улицы, никогда не завязывал шнурки…»
«Свою жизнь надо строить как произведение искусства – и тогда она становится радостной. Слово творчество открывает любую дверь».
«Может быть я один из самых меланхоличных людей на свете».
