Соня Х.
сомневающийся
Тема: #89990
Сообщение: #3505846
24.01.11 07:06
|
Классическим образцом ипостасной структуры является христианская Троица. В каждой ипостаси целиком содержится вся Троица, весь Бог (эти идея особенно полно воплощена во втором члене никейского символа веры, в характеристике «единосущности» Сына Отцу). В то же время ипостаси различны. Святой Дух — абстрактная, мысленная икона, не поддающаяся изображению, а Сын (Христос) — конкретный образ, не только не уступающий греческим богам, но, пожалуй, превосходящий их по своей непосредственной жизненности. Таким образом, в Троице создан был метасимвол, содержащий в себе символ-образ и символ-идею. Несколько иные, но также ипостасные структуры сложились в буддизме и индуизме; к ипостасным конструкциям тяготел и суфизм.
В конкретной ипостаси символ (Христос, Будда) развивался в легендах — иногда очень близких к мифам, иногда перераставших в миф — и становился предметом иконописи. В абстрактной ипостаси тот же символ становился предметом философской спекуляции. Это не синкретизм (нерасчлененность), а сознательное использование традиций мифологии сознанием, прошедшим философскую школу (и в то же время не удовлетворенным философией) (ср. Августина и других Отцов Церкви).
В древних цивилизациях произошел разрыв племенного коллектива не только на классы, разделенные имущественным и правовым неравенством, но и на два интеллектуальных слоя:
элиту, мыслившую философски, и массы, продолжавшие мыслить мифологически. Интеллектуальная элита может быть определена как образованная часть господствующего класса (т.е. господствующий класс без большинства женщин и без светской черни) с прибавлением отдельных выходцев из низов (например, раб Эпиктет). Этот культурный слой просто потерял общий язык с народом. Такая разноязычность углубляла кризис древних цивилизаций, не позволяла создать символических систем, хотя бы частично объединяющих верхи и низы, хотя бы несколько смягчающих классовые противоречия, развившиеся до угрозы «общей гибели борющихся классов» (Манифест Коммунистической партии). Задача была решена (для своего времени удовлетворительно) иконологическим мышлением, формально восторжествовавшим как религия нового типа, «новозаветная» религия. Был создан общий язык символов, удовлетворительный и для элиты, и для масс. Фиксировано было в знаках то чувство единства исторического коллектива, без которого ни один исторический коллектив не может существовать. Возникло известное духовное единство «христианского мира» , «мира ислама» и т.д., до некоторой степени материализованное и как государственно-правовое единство (халифат, Священная Римская империя). Религиозная община средних веков заменила племя, стала псевдоплеменем для детрибализованных масс античного Средиземноморья.
Разумеется, средневековый выход из кризиса античности нес в себе зародыши новых кризисов и конфликтов. Единые для всех символы допускали различные интерпретации, и в каждом слое общества их интерпретировали по-своему. Средневековье — не только время единой веры. Это также время бесчисленных ересей. Классовая и национальная борьба продолжалась в форме религиозной борьбы. Подлинное единство достигалось только в сфере аскетического подвига, т.е. для избранных, отрешившихся от всех прав и уз состояния, или в надеждах на царствие небесное. Оставаясь «в миру» (физически и психологически), люди оставались «во зле» , «мир во зле лежал» . Социальные противоречия едва смягчались общим культом, обязательной милостыней, некоторыми ограничениями эксплуатации и т.п. Наконец — последнее по счету, но не по важности! — общая тенденция средневековой мысли, направленной к целостности бытия и равнодушной к частностям, приводила к вялости интеллектуальных усилий в сфере науки и производства, к заторможенному развитию производительных сил. Когда созрели условия для нового сдвига в этой области, передовые умы инстинктивно оставили теологическое мышление; теология стала уделом ничтожеств, с ней перестали спорить — она стала просто смешной (для Рабле, отчасти для Эразма и др.). В этом повороте понимание сильных сторон иконологического мышления было почти полностью утрачено.
Однако диалог мифопоэтического и понятийно-точного мышления отнюдь не исчерпан. И по крайней мере некоторые аспекты иконологического синтеза могут оказаться ценными в наши дни, когда Новое время, в свою очередь, становится старым.
С иконологическим мышлением средних веков связано великое искусство (не менее значительное, чем то, для которого «арсеналом и почвой» была древнегреческая мифология). Стихийный поворот современных вкусов в сторону иконы и церковной музыки требует понимания. Существует также чрезвычайно интересный вопрос о конструкции этических систем, т.е. не о содержании этических предписаний, а о специфике знака и правил сочетания знаков в этических системах.
По крайней мере не доказано, что наилучшие этические системы должны строиться наподобие математических путем непротиворечивых сочетаний однозначных терминов. «Ипостасность» иконологического мышления дает в этой области важное преимущество — возможность сочетать отвлеченные рассуждения и правила с чувственно-наглядным образом, воплощающим «дух» , целостность учения. Религиозные системы поведения всегда окрашены обаянием личности «законодателя» . Они мотивированы не только логически, но и эмоционально. Они впитываются и усваиваются и разумом и чувством. Это не ряд теорем, выведенных из тех или других постулатов, и не ряд прецедентов, постановлений и т.п., основанных на тех или иных случаях, а кристаллизация опыта личности, непосредственно осознавшей требования общественной жизни как свои собственные и высказавшей общественное как личное, в неповторимой индивидуальной форме. Это не только этика, а эстетика поведения. Система заповедей может быть не совсем логичной, но она непременно подчинена единому ритму, она поэтически организованна. В христианстве и некоторых течениях восточных религий художественный идеал поведения (в простейшем случае — образ Будды, Кришны, Христа) стоит на первом месте как воплощение духа заповедей, а «буква» заповедей играет второстепенную роль, на уровне критической статьи, поясняющей и разлагающей на элементы истинный только в целом контекст драмы.
Можно сказать, что «буква» религиозной морали устарела и современность требует других норм; что по крайней мере некоторые нормы мертвы и вместе с тем сложились новые сферы общественной практики, никак не «нормированные» . Но из этого не вытекает, что иконологические системы морали в целом мертвы. Не существует никакого образа новой морали, сравнимого со «страстями» Баха, рублевским Спасом, гандхарским Буддой. Не существует структуры этики более совершенной, чем иконологическая, сочетающая отточенный веками образ добра с простой системой заповедей и богатой традицией философского истолкования их.
Архаические формы мудрости были несовершенной записью глубокого и важного для человечества — коллективного опыта многих тысячелетий. Мировые религии — только последняя редакция этого опыта; корни его восходят к палеолиту. Возможно, на ранних ступенях развития следует говорить о религиозной (по своим тенденциям) традиции, а не о религии в точном смысле слова, и, вероятно, в будущем современные организованные религии тоже исчезнут, уступят место чему-то новому. Но какие-то элементы традиции не могут не сохраниться. Поэтому исследование архаических знаковых систем — актуальная задача современной науки.
|
