Андрей - Рыбак
православный христианин
совет форума
Удерживающий
Тема: #82365
Сообщение: #3125961
30.12.08 20:41
|
Фазиль Давуд оглы Ирзабеков, в Святом Крещении Василий
Монах Давид
приезжал в монастырь за некоторое время до её мирной кончины, и когда с отцом Сергием зашёл к ней в келью, то был потрясён ощущением той силы, что «совершается в немощи» этой двадцатилетней девочки. Он долго и серьезно смотрел на неё, и тогда она (не будучи тогда ещё схимницей, а просто монахиней) задала ему вопрос: «Почему вы так серьёзно смотрите на меня?» И услышала: «Просто я думаю, как тебе помочь». Она же ответила монаху: «А у меня всё хорошо!» И тогда он выбежал в коридор и там расплакался. Потом он сказал: «Я буду просить на Афоне, чтобы молились за неё». Когда же она отошла в вечность, позвонили с Афона и сказали, что трём старцам на Святой Горе было открыто, что душа её прошла без мытарств. И что она очень светла и находится у Престола Божия. А ещё поздравили монастырь с тем, что такая душа ушла отсюда вечность.
Владыка
встретился со мной перед самым моим отъездом в аэропорт. А потому беседа, непродолжительная по времени, но на удивление насыщенная духовным своим наполнением, запомнилась от первого до последнего слова. По той простой причине, что не было сказано ничего лишнего, всуе, ничего протокольного, для «приличия». Если б вы только слышали, с какой удивительной теплотой и сердечностью говорили о нём все, с кем мне довелось общаться в эти незабываемые дни. Об архиепископе Екатеринбургском и Верхотурском Викентии, очень красивом и мудром человеке, знакомые с ним люди, и в самом деле, могут говорить долго и увлекательно. Я же поведаю о том, что поразило сразу: представьте, у архиерея огромной епархии нет секретаря! А потому он привычно принимает посетителей вплоть до последнего. Одна из моих здешних слушательниц призналась в, что её встреча с владыкой окончилась аж в половине второго ночи. Просто она в тот день была в очереди последней...
Уже прощаясь, я совершено искренне признался в том, что из многих, знакомых мне, епархий эта – по целому ряду причин - занимает отныне особое место, правда, извинившись, что дерзнул говорить эти слова ему самому, попросив выказать отношение к этому феномену. В ответ услышал благодарность «за понесённые труды» и приглашение приехать в декабре для выступления на епархиальном собрании. А ещё прозвучали слова, которые я запомнил, как мне кажется, навсегда и передаю их теперь всем своим друзьям и близким. «Когда-то здесь, - сказал владыка, - предприняли попытку покончить раз и навсегда с Россией. А потому и возрождаться нашей Родине предстоит именно отсюда».
Аминь.
Тарасково
окатило меня поутру двумя вёдрами ледяной воды. Их мне протянул монах Свято-Троицкого монастыря, почерпнув из родника посреди надкладезной церкви в честь иконы Божией Матери «Всецарица» и направил в деревянную купальню. Не преминув, однако, поворчать, что делаем не совсем по правилам, и поначалу надо бы попробовать студёной водицы из колодца Марии Египетской, затем Николая Чудотворца, а уж после приступить… но, как и водится ныне, дефицит времени… и куда только все мы бежим, - словно там, в самом конце, ожидают нас с призом, который вручат тому, кто первым доберётся. И который неким волшебным образом искупит всю эту нашу утомительную беготню…
Признаться, я делал поначалу слабые попытки сопротивляться предстоящему обливанию, ссылаясь на сильный насморк, что было правдой. Однако регулярные подтрунивания моего постоянного спутника екатеринбуржца Сергея по поводу слабости «московского духа» в противовес «духу уральскому», да ещё искренняя вера в многоцелебные свойства этой воды, возвращающей здоровье многим людям, страдающим тяжкими недугами, о чём был наслышан, решили дело. И вот мы с московским архитектором Петром, оба мокрые (сам Сергей, между прочим, так и не облился, лишь подвигнув на это нас, вот тебе и «дух»!), беседуем с иеромонахом Досифеем. И первое, чем он меня поражает - это умением слушать другого. Редко встретишь сегодня, чтобы так слушали! Спутники мои, давние приятели, попросили отца разрешить их затяжной спор о месте рок-музыки в Православии. И тут меня постигло второе изумление. Дело в том, что я с самого начала скептически отнёсся к самой идее. Ну, посудите сами, что может сказать об этом предмете смиренный иеромонах, непрестанно перебирающий чётки, очи долу, и обретающийся в счастливом отдалении от шумных городов с их ревущими концертными залами. Однако, смиренно выслушав обоих, отец Досифей тихо возразил, что если бы речь шла о «Блэк Саббот» или «Нирване» (признаюсь, в этот миг я ощутил себя в какой-то иной реальности), но если говорить об «Алисе», о творчестве Кинчева вообще… самое поразительное, что при этом он не изменил ни тембра голоса, ни ритма своей речи; просто говорил со знанием дела о том, в чём очень неплохо разбирался. Всё это, как выяснилось, было в его прошлом, ныне же он – даже рассуждая об этом - оставался всё тем же иеромонахом, на чью молитву так уповают многие из встреченных мною людей. Вот и слова его, обращенные к нам, были полны тишиной и любовью. Я ни о чём не спросил его тогда, мне хотелось просто ему внимать.
Насморк, между прочим, прошёл сразу же, хотя было совсем не жарко, а я ходил с непросушенными волосами и, по обыкновению, был без головного убора, что в обычной ситуации показалось бы безумием.
«Меч Покаяния»
- прочёл я надпись на рукоятке огромного клинка, острием вниз, расположенного прямо перед храмом во имя Казанской иконы Божией Матери Среднеуральского женского монастыря, неподалёку от пятнадцатиметрового Поклонного Креста, на нижней поперечной перекладине которого выведено крупными буквами: «Смерть антихристу», и это было первым архитектурным сооружением подобного рода, когда-либо виденным мною. Только представьте, от рукояти этой расходятся как бы солнечные лучи, и на каждом из них - бронзовые барельефы тех, кто сражался за Россию и горячо молился за нашу Родину. На самом же лезвии отлиты слова генералиссимуса А.В. Суворова: «С нами Бог, молись Богу, от Него победа. Помилуй, Бог, мы Русские!», и чуть ниже его же: «Восстановим по-прежнему веру в Бога Милостивого. Очистим беззакония. Везде фронт!» А на левой половине огромного вертикального щита прочитал слова святителя Тихона, Патриарха Московского и всея Руси: «Мы… дожили до того времени, когда явное нарушение заповеди Божией… оправдывается как законное… Расстрелян бывший Государь Николай Александрович …мы должны… осудить это дело, иначе кровь расстрелянного падёт и на нас, а не только на тех, кто совершил его…» Справа же читаю слова Патриарха ныне здравствующего: «Грех цареубийства… народом нашим не раскаян… мы призываем к покаянию весь наш народ».
Отец Сергий
вернул меня к действительности, приглашая в трапезную, и все уверения гостя о том, что сыт, не принимались здесь во внимание. А впрочем, меня предупреждали о местном гостеприимном обычае. И глядя на этого седого, вовсе не пышущего здоровьем, человека, будучи наслышан о том, что осталось в этой нелёгкой жизни за его плечами, и видя всё, что лежит на этих плечах ныне… Да одно это – разве ж не чудо, не проявление милости Божией? А мы всё глядим в небеса, всё ждём каких-то знамений, грохота и молний. И грохот, и молнии, - всёго этого хватило с избытком в многотрудной и радостной судьбе Николая Романова (!), как звали некогда в миру отца Сергия. Ведь именно под его руководством был возведён (всего-то за два года!) мужской монастырь у Ганиной Ямы, он же и стал его первым настоятелем. А до этого, ещё послушником, трудился экономом монастыря Новомучеников Российских в Алапаевске, где и принял постриг с наречением имени Сергий в честь преподобного Сергия Радонежского. У таких людей, как отец Сергий, не бывает простых судеб, ведь враг, как известно, не дремлет. Так уж случилось, что нынешняя обитель для него не просто очередная стройка, здесь он ещё и духовник.
Можно и нужно, наверное, восхищаться тем, сколько и как построено за это довольно короткое время в этом красивом лесу. Но вера, как любят говорить в народе нашем, не в брёвнах, а в рёбрах. Вот и довелось мне познакомиться в этой поездке с совершенно разными, но, тем не менее, замечательными людьми, которых объединяет то, что все они не без тихой гордости называют себя его духовными чадами. К слову, по благословению батюшки, четверо сестёр учатся в аспирантуре, а одна в докторантуре. А что, монастыри всегда были на Руси негаснущими очагами подлинной культуры. Ещё Пушкин, помнится, писал вдохновенно о том, что «монахам обязаны русские своей историей и просвещением».
Признаюсь, что при знакомстве нашем я поначалу всё же смутился, когда из-за двери срубленного в лесу скита старческой (но только поначалу!) походкой вышел обильно седеющий взлохмаченный человек, и, несмотря на все его усилия, было заметно, как непросто даются ему эти шаги, каких это стоит ему усилий. Оказалось, что батюшка только что из-под капельницы, куда ложится, когда становится совсем невмоготу. В какую-то минуту мне, признаюсь, даже показалось, что хозяин не слишком-то приветлив с гостем. Но, словно прочитав мои мысли, он тотчас же извинился за это своё состояние и это, не скрою, так порадовало меня. Но вот прошло совсем немного времени, и вы бы не узнали его. Словно каждый встреченный им сейчас человек добавлял ему сил и энергии. На самом же деле всё было как раз наоборот. Именно к нему со всех сторон двигались теперь монахи и сёстры, насельники и дети, проживающие в обители, рабочие и паломники. И для каждого находилось то самое, так нужное всем нам, живое пасторское слово. А ещё я столкнулся здесь с неким феноменом, который озаглавил для себя как
Проповедь для одного человека
Ведь именно так общается иеросхимонах Сергий с каждым, кто нуждается сейчас, в данную минуту, в нём. Притом, что число насельников обители достигает сегодня трёхсот человек, и цифра эта непрестанно увеличивается. А это не только сёстры и братия монастыря, но ещё и много детей, которые здесь не только живут, но и учатся. А ещё убогие, увечные, отвергнутые жестоким миром и нами, бессердечными людьми. А ещё тяжёлые онкологические больные - их здесь, считай, целое отделение – на которых махнула рукой, открестившись от них, официальная медицина. И ведь многие из них самым чудесным образом исцеляются! Причём, совсем неважно, где это общение в данный момент происходит: за столом ли в трапезной, на стройке или после лекции, когда сестры обители, по просьбе батюшки, исполнили для гостя русские духовные песни, да так красиво и проникновенно, что в течение всего концерта-импровизации в горле у него, прижавшего к себе огромный, подаренный слушательницами, букет из белоснежных лилий, стоял ком. И так всегда, и так везде, с каждым. По сути, горячей проповедью стало и наше с ним прощание, когда я, смущаясь, подошёл к нему в храме под благословение перед возвращением домой. О многом важном для себя услышал я тогда, но дело было даже не столько в том, что говорил этот человек, а как он говорил. Такая убеждённость звучала в его словах, которые в иных устах прозвучали бы, в лучшем случае, как декларация.
Неловкость же я испытывал оттого, что в храме в этот час было так много насельников, наверняка пришедших сюда после многочисленных послушаний, и смиренно ожидающих своей очереди на исповедь. Какова же была моя радость, когда благословившись у батюшки, напоследок пригласившего меня приехать сюда ещё и погостить у него в скиту, и подняв голову, узрел я светящиеся в полумраке церкви их кроткие улыбки, адресованные сейчас мне. А ведь наше с батюшкой общение вовсе не было минутным. «Господи, где черпает силы этот неутомимый человек?» - хотелось воскликнуть мне вот уже в который раз. Но сам же, помнится, себе и ответил: «Ну, конечно же, в тебе, Господи!»
«На, возьми свои конфеты!..»
Странное чувство возникло у меня здесь и не покидало вплоть до отъезда, прошу отнестись к нему с пониманием. Ещё в первый посещение, когда любовался этим дивным по красоте лесом и живописно расположенными в нём строениями, закономерно возник у меня вопрос, на который не мог я найти ответа. К примеру, кем, а, главное, как выбирается место для будущего храма, в частности, для этого, Казанской иконы Божией Матери, которым я сейчас и любовался. Ответ на этот, повторяю, не высказанный вслух вопрос пришёл неожиданно, его озвучил находящийся поблизости монах Зосима, крепкий кряжистый человек, ответственный за хозяйство обители, с которым я познакомился этим утром в келье у отца Сергия. Как выяснилось, той весною, когда подумывали над местом для будущего храма, на этом участке леса снег почему-то не сошёл. Долго не таял он и после того, как порубили ближние деревья. Вот лежит здесь снег – и всё тут. Ну, решили, что это не иначе, как знак.
Но я не успел поделиться ни с кем этим наблюдением. Однако прощаясь с монахиней Ниной, поведал ей о смущении, которое испытал при расставании с отцом Сергием из-за большого числа ожидающих исповеди и его неторопливой беседы со мной, и о том, как в какой-то момент общения мне показалось, что ему доступны эти мои мысли, от чего смутился вконец. Но собеседница моя нисколько не удивилась этим словам и в ответ рассказала занимательную историю, которая приключилась с ней после пострига. Батюшка оживлённо тогда беседовал в трапезной с кем-то из гостей, а на столе, среди прочего, стояла вазочка с шоколадными конфетами. И вот она сидела молча и терзалась от того, что ей так захотелось вдруг этих самых конфет, но неужели теперь, став монахиней, она будет лишена этого лакомства, проносилось в её мозгу. И тогда отец Сергий, прервав беседу, обернулся и, захватив целую пригоршню шоколадных конфет, положил перед ней со словами: «На, возьми свои конфеты!»
Матерь Божия
приснилась ему 24 года назад. «Господь хочет всем спастися и в разум Истины придти», - любим повторяем мы, часто забывая, что спасение подчас настигает нас через скорби и потрясения, боль и потери. В том году Николай Романов угодил в страшную автокатастрофу, после которой врачи собирали его по кусочкам. Богородица же приснилась, когда он начал выходить из комы после клинической смерти. Николай увидел себя маленьким грязным оборвышем, заблудившимся в поле, а Она пошла ему навстречу, взяла за руку и вывела на дорогу. После этого сна нельзя было не поменять свою жизнь, невозможно было жить, как прежде. И тогда он поехал к старцу Николаю (Гурьянову), и тот благословил его на подвиг монашества.
Вот и случилось, что пришёл он в обитель в честь Её прославленной иконы. Может, ещё и поэтому здесь так много чудных образов Приснодевы. И у каждой из них своя захватывающая история. Это и Владимирская икона Божией Матери, прибывшая со святой Горы Афон, и которая создавалась в течение года одним из лучших афонских иконописцев специально для сестёр. И хранящаяся в алтаре храма «Спорительницы хлебов» Тихвинская икона Божией Матери, подаренная Царю-Мученику П.А. Столыпиным. Она была с Государем в его ссылке в Екатеринбурге, а храму была преподнесена летом 2002 года дочерью одного из охранников Дома особого назначения в Екатеринбурге, как назвали тогдашние власти Ипатьевский особняк. Феодоровский же образ Божией Матери является списком со святыни, пребывающей в Ипатьевском монастыре, и оклад её в точности повторяет Костромской первообраз. А вот икона Божией Матери «Скоропослушница» написана на Святой Горе Афон в XIX веке и почитается чудотворной. Казанский же образ Божией Матери, пребывающий в обители, есть список с чудотворного Чимеевского, широко прославленного в России чудесами и исцелениями. Что касается иконы «Знамение», написанной сравнительно недавно по старинному, чудом уцелевшему окладу, не утерявшему своего благолепия, то её обретение расценивается здесь как проявление милости Божией. И это далеко не весь перечень Богородичных икон. Здесь ежедневно читается неусыпаемая псалтирь и восемь неусыпаемых акафистов. И ежедневно после вечерней службы проводится Крестный ход.
Но вот какое чудо произошло здесь недавно. Вам расскажут, как храму пожертвовали икону Воздвижения Креста Господня, которую хозяева приняли поначалу за старую доску и уже хотели пустить на растопку. Когда же по ней ударили обухом топора, в верхней части доски проявился крест и два лика с нимбами. Постепенно стал проявляться рисунок, а на Праздник Крещения икона засияла вдруг синими искорками, а по стыкам горело жёлтым огнём, как язычки мерцали. В тот же день она заблагоухала, и её решено было передать обители. Сёстры не зря считают событие это промыслительным, ведь что есть монашество, как не постоянное, ежеминутное крестоношение.
«Я на неё смотрю смиренно…»
услышав эти строки впервые, подумалось, - какая удачная начальная строка для романса. Но это вообще не стихи, слова эти из предсмертного письма схимонахини Анны. Сейчас благословлено, чтобы у неё на могиле горела неусыпаемая лампадка. Здесь очень любят ходить к той, кого многие так любили при жизни; но даже те, кто не знал Анну, приезжают сюда, чтобы здесь, на её могилке, ощутить эту удивительную тишину и радость. А ещё, по благословению, к могильному кресту двадцатилетней схимницы прикреплены слова её прощального, перед самой кончиной, письма. Вот они, эти замечательные пронзительные строки, которые нельзя читать со спокойным сердцем, только вслушайтесь: «Как всё-таки Господь любит нас. Я Ему очень благодарна за то, что со мной случилось, за мою болезнь, за то, что попала в маленькую частичку рая - монастырь. Если бы мне сказали: «Отдай свою болезнь другому человеку», - я бы ни за что этого не сделала. Моя болезнь – это подарок небесный. Лучше здесь потерпеть милости Божии, чем попасть в ад. Сейчас я могу твёрдо сказать, что я счастливая: меня так любят Господь и Богородица. А смерть… я на неё смотрю смиренно. И если Богу будет угодно, Он меня скоро возьмёт из земной жизни в иную… Только бы в ад не попасть. Настолько всё у Бога промыслительно, и я благодарна Ему бесконечно».
Позже, уже по возвращении в Москву, выяснил, что текст письма на могильном кресте приведён не полностью, ибо так по смирению своему распорядился духовник этой обители. Вот его окончание: «А отец Сергий… сколько он натерпелся со мной, сколько он молился за меня. Каждое сказанное им слово надо понимать не буквально, а в другом смысле. И тогда всё станет ясно и понятно».
…Вот так всегда, только собрался рассказать вам о павлинах, которые ещё и обзаводятся здесь потомством, а это значит лишь одно, - что здесь им очень хорошо, об ухоженных коровах и красивых лошадях, овечках и козах, курах и гусях, что так радуют местных ребятишек, как позвали. Потому как вернулась после исповеди и уже готова была побеседовать со мной совсем ещё юная
схимонахиня Христина,
которая, как я и угадал, баловалась пером. В чём она тотчас же чистосердечно по-детски мне и призналась. А ещё она рисовала карандашами, иллюстрируя свои сочинения, так что в результате получилась самодельная книжка. Вот тут хотел добавить, что она при этом густо покраснела, но это было бы неправдой. То есть неправдой было не то, что она не покраснела. Более того, она покраснела густо-густо, протягивая мне свою заветную тетрадь, я не мог не почувствовать этого, только вот в прекрасном личике её совсем не осталось кровинок. Если не считать багровых кругов вокруг живых тёмных глаз. Я принялся читать написанную ею сказку о… хороших грибах, которые так хотели пробиться к людям, чтобы порадовать их вкусной едой, и грибах нехороших, которые строили им в пути козни. Дойдя же до одного места, уже не мог сдержаться, чтобы не рассмеяться. И ко мне тотчас же присоединились все, кто собрался сейчас в этой келье. Представьте, один из героических грибов предложил своим товарищам устроить привал, для чего громко сказал: «Перекур!» Тут всем нам сразу стала ясна главная причина наших частых лесных пожаров. Ну, если уж грибы курят… Мне так хотелось поднять ей хоть немного настроение, и это, кажется, удалось. Она лежала, укрытая по самый подбородок, и только слабо улыбалась. У меня же в висках стучало от услышанного чуть ранее о том, что опухоль в предплечье достигла такого состояния, что сёстры, перевязывая Кристину, всякий раз боятся, что рука отделится от тела.
Прощаясь, я подарил ей свою книгу, и надо было видеть при этом её неподдельную детскую радость. А ещё попросил её, не смущаясь, делать заметки, прямо на полях, если с чем-то не согласна, и она послушно кивнула своей прекрасной головкой. Но ещё более схимонахиня Христина обрадовалась, как мне показалось, тому, что я предложил встретиться с ней в декабре, чтобы обсудить наши литературные дела. А потому нам обоим – кровь из носу – надо теперь до этого дожить. И пусть она так и не достала своих ручек из-под покрывала в течение всей нашей беседы, я вдруг ясно услышал, как собеседница моя в ответ на это моё предложение звонко захлопала в ладоши от радости. А потому, смутившись, я заглянул ей прямо в глаза, чего, наверное, нельзя делать, общаясь со схимонахиней, даже если она совсем девочка и чуть не в два раза моложе твоей старшей дочери. Господи, как же она хочет жить!
Эта встреча была последней в монастыре, а потому мне всё-таки стоило некоторых усилий дойти до машины. Предстояло ещё тепло попрощаться с улыбающимися братьями и сёстрами, благодарно приняв от них гостинцы, прежде чем разрыдаться во всю силу лёгких, уже выехав из широко растворенных ворот гостеприимной обители.
Москва
встретила меня, как и всегда, обычной своей суетой. Если честно, она вообще не заметила моего приезда. А потому на душе полегчало лишь, когда переступил порог собственного жилья и обнял жену и младшую дочь. Уж они-то точно были мне рады. Чуть позже я обнаружил, что на сей раз вернулся из поездки не весь, сердце моё так и осталось на Урале. Я поведал об этом домашним и, кажется, это их обидело, особенно жену. Так и живу теперь. Что же касается сердца, то оно, похоже, зажило своей, отдельной от меня, жизнью, упорно не желая возвращаться в столичную толчею, и свободно обретаясь теперь в храмах и монастырях оставленного мною края: то на краю Ганиной Ямы, то в одном из алтарей Храма на крови, что на месте «расстрельной комнаты», то омываясь в студёных родниках Свято-Троицкого монастыря, что в селе Тарасково, а то кружась возле скита отца Сергия... на том самом месте, где тихим ясным утром повстречал я тогда белку и двух синиц. Зверушки эти нет-нет, да возникают теперь перед мысленным моим взором, и тогда я тяну к ним руки и молю не бежать от меня прочь. И если б только мог, то радостно прострекотал бы по-беличьи и пропел по-птичьи – как сказочный царевич – о том, что я, хоть и плох, и сир, но всё ж не совсем ещё пропащий человек. И так хочется любить всех...
|
