Алексей Юрьев
православный христианин нет доступа на форум
|
Из книги Г. Русского «Клейма к иконам северорусских святых».
Среди местного населения в семнадцатом веке называлась она Царской пустынью, а в писцовых книгах Дамиановой пустынью на Юрьевой горе подле Каргопольского рубежа.
И сама пустынь и ее основатель долгое время оставались для меня загадкой. Имя преп. Дамиана Юрьегорского, святого каргопольской земли, было мне известно, но где Юрьева гора, не знал, не было таких мест в знакомом мне Поонежье.
Искал я Дамианову пустынь близ реки Онеги, а западнее ее существования не предполагал: там, за ненаселенными пространствами, начиналось Заонежье, нынешняя Карелия. Разглядывая карту, замечал я много западнее Кожозера некое озеро Монастырское, а потом и расспрашивал людей побывавших там, но никто ничего толком не знал: никакого монастыря там нет, говорили, а почему так названо – неизвестно. Так глубоко в суземе, а таком дальнем отдалении от всякого жилья лежало это озеро, что поневоле приходилось усомниться – мог ли быть там монастырь? Уж если Кожеозерский считался самым удаленным, то мог ли быть еще более дальний?
Оказывается – был, и название места, как всегда, дано не зря. На озере Монастырском, а прежде Юрьевом, через которое протекает река Илекса, прежде называвшаяся Верхней Водлой, и стоял Юрьегорский монастырь, и в самом деле, "подле Каргопольского рубежа" – там, где Каргопольские земли граничили некогда с Обонежской пятиной, землями Новгородскими.
На карту глядя, на сплошную штриховку, понятно, что кругом здесь одни болота, а тот, кто пролетал над этими местами в междуречии Онеги и Водлы, знает, сколь безотрадны картины нескончаемых топей с редкими колками лесов – эти страшные бурые мшары, расчерченные черными полосами мертвой воды – ни рыба, ни птица здесь не живет – гнилое, гиблое место. Нет другого названия им, как – болотная пустыня. Но когда покажется, засияет голубое озеро – оно как оазис, если применимо только это слово к лесному краю – оно опушено густой полосой леса, в нем есть жизнь и возле него можно жить и, верно, углядишь порой следы давно заброшенной деревни...
Из жилого, или, как говорили встарь, "жилецкого" озера обычно вытекает или втекает в него какая-нибудь речка. По рекам с волоками только и попасть было прежде на Севере вглубь сузема. По рекам вся северная жизнь распространялась и ставились починки. Но не простая эта дорога и река Водла тому примером: порог на пороге и падуны-водопады и так от Онежского озера, куда Водла впадает, до Водлозера, большого, красивого, с островами, с Ильинским погостом на одном из них, но так трудно было сюда добраться и выбраться, что еще в прошлом веке говорили: "Водлозеро – загнанно место". Порожиста и Илекса – Верхняя Водла, считавшаяся "каргопольским рубежлм", а три скудные деревеньки по ней относились к Каргопольскому воеводству. И если уж Водлозеро было "загнанным местом", то загнаннее мест по Илексе, пожалуй, на всем Русском Севере не было. Добирались сюда обычно по зимнему пути – зимником. Был и водный путь с Онеги, к семнадцатому веку заброшенный, путь новгородских ушкуйников, через маленькие речки и озера с волоками между Кенозером и Водлозером. Этим путем и пришел на Юрьево озеро инок Дамиан.
Судьба его простая и внешне похожая на многих основателей северных монастырей. 1/
Подобно Антонию Сийскому и Александру Ошевенскому, он северянин, родом из Турчасова с Онеги-реки. В то время называлось село Турчасово "градом Турчасовым", так значится оно в Книге Большому Чертежу (1627), еще ранее, в шестнадцатом веке, упоминается в записках немца-опричника Генриха Штадена.
Мирское имя богоданному отроку было Диомид, мать его Мария, отец Ерофей. Были у них и другие дети.
Подобно Александру Ошевенскому, юношей пятнадцати лет Диомид отправился на богомолье в монастырь, только не в Кириллов, а в Соловецкий, да там и остался – "зане возлюбил монастырское житие". Поначалу был послушником и трудился 3 лета в разных службах "и послушание имея неразсудне и любим всеми бысть".
Девятнадцати лет от роду принял постриг по благословению игумена Антония (игуменство: 1605–1612) и наречен Дамианом. По монастырскому обычаю юный инок отдан был под начал опытному старцу, некоему Иосифу Новгородцу. Старец Иосиф и заронил искру, которая в душе впечатлительного юноши возгорелась неугасимым жаром.
Он поведал Дамиану чудесную историю, услышанную им от своего духовного сына Василия Всенозерца.
Василий ходил по Соловецкому острову и заблудился: три дня проблуждал без еды и питья (хотя трудно заблудиться на острове длиной 25 км и наибольшей шириной 15 км, пересеченному дорогами и каналами, напиться же можно в любом из трехсот озер). В чаще нашел он "малую стезицу" – тропинку и пошел по ней. Чаща густела и скоро сделалась непроходимой, пробираться по тропке можно было только ползком. Так дополз он до горы, где увидел на сырой земле следы босых человеческих ног и "малу скважню" – отверстие, куда едва возможно пролезть человеку. Сотворив молитву, Василий полез в пещеру.
Пещера оказалась пространна и велика. Расставив руки, он шел в полной темноте и внезапно обнял человека. От страха Василий произнес молитву, невидимый человек ответил ему "аминь".
Незнакомец спросил, чего ради пришел, коея потребы. Василий ответил, что заблудился и просит указать дорогу к монастырю.
Человек взял его за руку и ввел в другую пещеру, где с полуденной стороны было учинено оконце. При свете Василий рассмотрел того мужа. Был это древний старец, "бе бо весь наг, скудобрад, тело же его, аки земля черно".
В пещере на сошках стояли два долбленых корытца: одно с моченой травой, другое с водой. Старец дал есть траву и пить воду, и путник "обвеселихся ядию тою". Насытившись, он припал к ногам старца с мольбою поведать о себе.
"Аз, чадо, трудник Соловецкий, имя же ми есть Андрей", – сказал старец. Судя по его рассказу, он пришел в монастырь еще до игуменства св. Филиппа (то есть, в 40-е годы XVI века). Работал у Сосновой губы на солеварне и, "воспомянух многие согрешения", решил скрыться в пустынь. (Монашества, следовательно, он не принимал). Он дошел до этой горы, ископал в ней пещеру руками своими и, водворившись в ней, начал жить. "Гладом же убо и жаждою томим и многажды претерпех от бесовского лаяния зол и болезней и от наваждения диявола, с помыслами брахся, аки со зверьми лютыми..."
Через три года он захотел вернуться в монастырь, но Бог не попустил: навел гром и молнию и сильный дождь, а зимой, когда захотел идти, навел мороз лютый. В пещере же, говорил старец, "тихий хлад упокоевает меня". Еще через три года пустыннику явился "муж светообразен и рече: "мужайся, отче, и от Бога данного ти пути ко спасению не презирай", и дал траву, коей надлежало питаться, а воду велел брать из ближнегоозера. "И питаюся сею травою лет 50 и осьми".
Затем старец вывел путника из пещеры и указал дорогу к монастырю, сказав напоследок: "Иди, чадо, с миром, никому не поведай, еже слыша от мене, дондеже есть в теле сем".
Василий вернулся в монастырь и рассказал обо всем духовному отцу Иосифу (он не мог скрыть на исповеди). Иосиф захотел увидеть "сицева сосуда блажительна". Вместе они отправились искать чудесного старца и проблуждали целую седмицу, но не нашли ни дебри, ни горы, ни пещеры.
Легенда эта, относимая к столь редкому монастырскому фольклору, при всей фантастичности своей имеет подтекст и открывает нам умонастроение части соловецкой братии. Оказывается, на монастырском острове потаенно укрывается истинно святой человек, достигший святости вне монастырских стен. К тому же, он даже не монах, а бывший трудник, избравший пустынь по добровольному волеизъявлению. Он не нуждается в церковном общении, а избирает самостоятельный путь служения Богу, подобно древним отшельникам, о коих повествуют Патерик и Пролог. Напрашивается вывод, что истинно праведная жизнь не в монастыре, скопляющем богатство, с его строжайшей регламентацией всей внутренней жизни, а в вольном пустынничестве и опрощенстве. Некогда о том же говорил Нил Сорский и другие "нестяжатели" и, хотя движение их было подавлено, идеал пустынничества, тихого, праведного жития продолжал оставаться высшим идеалом древнерусского монашества. Достичь его пытались многие и разными путями, вплоть до изуверств "капитоновщины", даже несмиряемый Никон пытался вступить на этот путь. "Мати-пустыня" продолжала манить людей и в XVIII и в XIX веке. Просторы ли русские тому помогали, глушь нетронутая, сам поэтический склад натуры древнерусского человека, мечта ли о умной жизни в единстве с природой, но только пережила эта мечта древнее время и много позже с ностальгической тоской выразилась в лучших образах Нестерова...
Возвратимся, однако, к Дамиану.
Рассказ о чудесном старце необычайно повлиял на юного инока и указал ему путь подвига. Ему не раз видится нагой отшельник. Однажды, глядя на озеро (очевидно, Святое, у монастырских стен), он воскликнул: "Видите ли, братие, пустынника нага по водам ходяща, яко по суху?" Но братия ничего не видела и смеялась над ним.
Дамиан пребывал в работе и молитве, трудился без лености, в церковь приходил первым, уходил последним и ночью без сна постоянно молился.
В монастырь пришел отец Дамиана, Ерофей, где постригся и скоро преставился. После его кончины Дамиан "укрепился на подвиг".
"Прииде ему на ум святых великих житие, како они пустынное и скорбное и безмолвное житие проходили..." Он вышел из монастыря и проблуждал по острову сорок дней и ночей без пищи. Подвиг превзошел силы Дамиана, ослабев, он лишился чувств. Его обнаружила братия, случайно зашедшая в лес, и поначалу посчитали за умершего. Его принесли в монастырь и позвали духовного отца. Дамиан сказал своему духовному отцу: "Прости мя, отче святый! яко грех моих ради зело болезную".
Ему дали поесть хлеба и попить квасу, отчего Дамиану сделалось совсем худо. Он выжил, но еще долго болезновал.
Окрепнув, он снова ушел вглубь острова, где построил себе келью, поселившись невдалеке от двух отшельников. В те годы (1612–1615) таких отшельников скрывалось в островных лесах немало. Житие перечисляет некоторые имена. "Понеже бо мнози отшельницы на Соловецком и Анзерском острову в то время пребываху. Первый же из них бе старец Ефрем Черный, мирянин Никифор Новгородец – воистину раб Божий и иные иноцы: Алексей Калужанин, Иоасаф, Тихон Москвитин, Феодул Рязанец, Порфирей, Трифон, Иоасаф Молодой, Севастиан и иные пустынницы мнози".
С ними общался Дамиан и приносил им потребное. Однажды ему встретился Никифор Мирянин и поощрительно сказал: "Посещай, посещай, Дамияне, да и сам от Бога посещен будешь". Дамиан, желая беседы со старцем, побежал за ним, но тот "невидим бысть".
Другой пустынножитель, Тимофей из Алексина, рассказал о себе, что ушел на остров, когда Гришка Отрепьев воздвиг на Руси мятеж. В пустыни он много терпел от "навет вражьих", по трех лет явился ему светообразный муж, ободрил, дал траву и показал воду, какую пить (как и в истории чудесного старца).
Сообщения Жития Дамиана уникальны и открывают неизвестную страницу Соловецкой истории. 2/
В годы Смуты многие люди бежали от зол и бед лихолетья, "и крыяхуся тогда человецы в дебри непроходимыя, и в чащи темных лесов", – говорится в "Сказании Авраамия Палицына".
Появились беглецы и на Соловецком острове. Это были, в большинстве, выходцы из центральных русских земель, особенно затронутых Смутой (в вышеприведенном списке мы находим новгородца, москвича, калужанина, рязанца, алексинца). Люди эти ищут не только личной безопасности, но и духовного спасения.
Под защитой монастыря-крепости на морском острове они обретают и то и другое. Но люди эти не ищут монастырской общежительной жизни. Их приход на остров есть факт импульсивный, пережитые ими испытания требуют немедленного покаянного подвига, в то время как традиционный монашеский путь требует долгой духовной работы. Им отрадно на святом острове, вблизи славного монастыря, но в отдалении, в уединении, в тиши. Люди эти, в большинстве своем, по-видимому, не принимали пострига. Их чудесный прототип – старец Андрей в горе – простой трудник, угодивший Богу своим отшельничеством (в их среде, вероятно, и возник этот образ). Складывается убеждение, что достичь совершенства можно одной лишь праведной жизнью, независимо от пребывания в иноческом чине. Хотя древнее монашество знает немало примеров подвижничества без посвящения и есть примеры в русской святости (вспомним Варлаама Керетского, Трифона Печенгского в начале пути, да и сам Сергий Радонежский, удалясь в пустынь, еще не принял ангельского образа) и, хотя путь вольного пустынничества ни для кого не был закрыт, речь шла теперь не о пустыни как таковой, а об общине отшельников, возникшей на подвластной монастырю территории, и, вольно или невольно, противопоставившей себя монастырскому укладу, как самостоятельное образование. Поэтому в монастыре не могли благожелательно относиться к возникшему пустынническому движению, но вынужденно терпели до поры, ибо остров в те годы был переполнен беженцами из поморских волостей, да и ситуация в Поморье продолжала оставаться тревожной.
Но то были люди, формально неподчиненные монастырю. Иное дело Дамиан. Его поведение было явным нарушением устава киновийной жизни. Киновийный, общежительный устав монашеской жизни, кажущийся наиболее простым, тем не менее, очень труден, поскольку общежительство требует высокого терпения, строгой дисциплины, смирения и повиновения, поскольку приходится сожительствовать со многими разными людьми, терпеть от них обиды и укоризны и всякого рода искушения, быть прахом и пеплом под ногами всех. Общежительству противостоит отшельничество, путь одинокой, внешне независимой жизни. Однако он столь неподъемно труден, что на него нельзя вступать самочинно, неподготовлено. Требуется большая искушенность и поистине ангельская крепость, которых нет у новоначального. Новоначальный, лишенный духовного опыта, легко может власть в исступление ума, как впал инок Феодосий, о котором упоминает Житие Никодима Кожеозерского (вспомним рассказ о Кожеозерской пустыни в первой книге): он хотел превозмочь подвигом преподобного, ушел в далечайшую пустынь, соорудил в своей келье алтарь и в сем неосвященном храме начал литоргисать, за что с позором был изгнан из пустыни.
И тот и другой путь – общежительство и отшельничество – влекут неподготовленного в правый и левый уклоны, то есть к отчаянию и самонадеянности. Чтобы избежать уклонений, св. Иоанн Лествичник рекомендует более простой, средний, или царский, прямой путь – путь скитской жизни: он не требует столь высокого терпения, как общежительство, и более отраден, чем пустынножительство. На этом пути монашествующие поселяются вдвоем-втроем, не выходя за пределы небольшой общины. Путь скитской жизни отстаивал преп. Нил Сорский в споре с преп. Иосифом Волоцким. Правота оказалась за обоими: история русских монастырей являет соединение всех трех путей.
Так было с обителью Сергия и многими другими: отшельничество первопоселенца вскоре сменяло скитское житие, когда братия жила по своим кельям и собиралась вместе для богослужения и духовных бесед, и лишь с ростом известности обители и умножением братии, естественно, возникал переход к общежитию.
Этим же путем предстояло в будущем идти и Дамиану, но начал он с поступков, продиктованных его глубокой верой и экзальтированным воображением при отстутствии зрелого духовного опыта. Это вовлекло его в левый уклон и стало причиной последующих неурядиц.
Замечательно, что одновременно с Дамианом в обители находятся и другие прославленные иноки. Мы рассказывали о них. Игуменом в это время (с 1613 г.) становится кроткий Иринарх, при нем келарем старец Александр Булатников. В Преображенском соборе служит иеромонах Иов. Украшает иконостас собора, пишет Деисус и расписывает тябла, а также создает огромный надвратный образ Спаса, Елеазар. В каких взаимоотношениях находились эти люди, мы можем только догадываться, но кажется, что Дамиан, им самый близкий, скромно притулился в сторонке...
Сопоставляя их троих, пустынников и основателей монастырей, первые двое представляются нам людьми сильного характера. Пусть в отношении Иова Ущельского это только предположение, поскольку никаких фактов у нас нет, но в отношении Елеазара Анзерского это подтверждается его пространным Житием.
Дамиан, по-видимому, иная натура. Он добр, робок, застенчив. Он из тех людей, которые делают очень многое, но не пользуются авторитетом у окружающих. Он теряется среди людей и выглядит странным чудаком. Он во всем беспомощен и беззащитен. Даже в своей искренней тяге к пустынножительству он выглядит нелепо. Дамиан должен был пользоваться в монастыре странной репутацией и потому не мог встретить ни в ком участия и понимания.
В 1614 году Иов покидает обитель и уходит основывать пустынь на Мезени. Еще ранее, в 1612 году Елеазар уходит на соседний Анзер. Поступок обоих не вызывает нареканий, ибо они продолжают дело монастырской колонизации, один в дальних землях, другой на соседнем нежилом острове.
С Дамианом же вышло иначе.
К тому времени, когда Дамиан примкнул к лесным отшельникам, внешняя обстановка изменилась к лучшему. Миновал 1613 год, вызывавший наибольшие тревоги в Поморье, когда особенно зло бесчинствовали отряды "литовских людей" и "русских изменников". Урон соловецкой вотчине был нанесен огромный, впервые расходы стали превышать доходы, но наконец-то буря лихолетья осталась позади, наступала мирная тишь. Монастырь мог заняться своими внутренними делами и порядком на острове. Терпеть у себя под боком вольную пустынническую общину монастырь-хозяин больше не мог. Особенно нетерпимым выглядело поведение Дамиана.
"И Соловецкого монастыря братия вельми роптаху, глаголюще: "Яко сей монастырь разоряет, и пустыни строит, и монастырскими потребами наполняет, и братию из монастыря уводит в пустыя места, и в пустынях пребывает, а не в монастыре трудится, но и иных многих льстит: аще послабим ему, многих соблазнит и смону сотворит монастырю".
После того, как Дамиан увел в "пустые места" больничного келаря Кирика, братия окончательно вышла из терпения и пришла к игумену Иринарху, требуя вернуть лекаря и наказать Дамиана. "Иринарх и вся братия вельми разъяришася". Насколько ярость соответствовала характеру кроткого Иринарха, судить не станем – по-видимому, он лишь возглавлял управление, а правил всем собор авторитетных старцев – во всяком случае, нарушение общежительного устава было налицо. За Дамианом послали стрельцов и трудников. Они сыскали пустынников и привели их в монастырь. "Дамияна, аки старейшину злодеем, связана приведоша". Его кинули в темницу, прочих пустынников расселили в монастыре по кельям. Пустынническое движение было подавлено.
Дамиан пробыл в темнице пять с половиной месяцев. Выйдя из темницы, он отправился на место своей пустыни и нашел ее разоренной. Верный себе, он возобновил келью и провел в пустыни шесть месяцев.
В это время в монастыре жил (очевидно, трудником) родной брат Дамиана. Он пошел навестить пустынника и нашел его лежащим без памяти и опухшим. Очнувшись, Дамиан поведал, что подвергся нашествию бесовского полка и те "емше зле биша мя".
Бесы ли били Дамиана или же стрельцы, исполнявшие монастырский приказ, что вероятнее, но дальнейшее пребывание Дамиана в обители стало невозможным. Изгнали его или он сам вынужден был уйти, но Соловки пришлось покинуть и "в малой лодейце... пучину морскую пройде без вреда". Случилось это не позже 1619 года. Дамиану было в ту пору от 25 до 32 лет. 2/
Дамиан достиг онежского устья и отправился вверх по Онеге. Он миновал родное Турчасово, Ямецкую пустынь у Великих порогов, затем свернул на речку Кену, приток Онеги, миновал Кенорецкий монастырь, далее, пройдя Кенозеро, достиг Почозера. Ни в одном из монастырей по пути он не задержался, он искал свою пустынь. Но найти пустынь на Севере, достаточно заселенном в начале семнадцатого века было не просто. На Почозере такого места он не нашел. Тогда он вернулся на Кенозеро и поселился на Тыр-Наволоке, но местные крестьяне изгнали его, изломали келью и карбас, а самого были и грозились убить.
Дамиан с самого начала предстает нам великим неудачником.
Это был человек чистой души, простой и твердой веры. Идеалом Древней Руси была святость, и он стремился к ней. Он следовал примеру великих подвижников, основателей прославленных монастырей, но "золотой век" русского монашества остался позади. Идеалы, как будто бы, оставались прежними, но время наступило другое. Но "другое" в нашем понимании, из временного удаления, рассматривая семнадцатый век как закат Древней Руси. Ни Дамиан, ни его современники этого не ощущали. Ощущение это придет позже, во времена раскола, когда Аввакум произнесет знаменитые слова: "Последняя Русь – зде".
Но в двадцатые годы семнадцатого века все государственные и церковные институты после потрясений Смуты, как будто бы, снова стояли незыблемо. И все-таки что-то неуловимо изменилось. Это "что-то" относится к духовной сфере. Возникает чувство исчерпанности. Идеалы, как будто, остаются прежними и ценность их не нарушена, но полное осуществление их признается уделом прошлого. Следование им напрямую вызывает настороженность и недоверие, а порой и насмешку. То, что вызывало изумление во времена Сергия и Кирила, во времена Дамиана и Елеазара воспринимается иначе, с долей скептицизма, обычно свойственному концу культурно-исторической эпохи. Но это отнюдь не означает, что в конце таких эпох не появляются героические характеры, цельные натуры. Напротив, закат великих эпох озаряется вспышкой последнего энтузиазма, и эпические образы Аввакума и его соратников тому примером.
Так и Дамиан являет собой пример цельной натуры, традиционного древнерусского пустынника, поставленного в новые обстоятельства. Новая его попытка устроить пустынь снова обернулась неудачей.
Но, как часто бывает, неудачникам приходит на помощь счастливый случай.
Возвратившись с Кенозера на Онегу, Дамиан встретил здесь московского торгового гостя Надею Светешникова. 3/ Надея, "сильный человек" в Московском государстве, принял участие в Дамиане и заступился за него перед "кенозерским судейком", после чего на дамиановых обидчиков напал страх, они просили прощения и звали пустынника жить у них. Дамиан их простил, но на Кенозере не остался.
По-видимому, от местных жителей узнал он о существовании незанятых мест "подле каргопольского рубежа". Теперь путь его лежал в самую глубь сузема. На легоньком челночке – а иным не пройти узенькие мелководные речки, не проволочь волоки – шел он с Кенозера на Почозеро, там речкой Волошкой на Волоцкое озеро, далее петлистой речкой Мышьи Черева на Водлозеро, а с Водлозера на верхнюю Водлу, нынешнюю Илексу.
"И изыде оттуда в дальнюю пустынь, за Водло озеро, и тамо обрете место пусто, над езером гора, зовомая Юрьева, и около горы озера. И виде место красно и стройно к сожительству, возрадовася и сотвори молитву и водрузи крест и постави себе келию и ту пребываше един 7 лет, труды к трудом прилагая, и молитву изо уст к Богу возсылая, яко кадило благовонно".
Дамиан поселился не на диком месте, а на месте брошенной деревни некоего Июдка Васильева, оставленной вследствие "хлебные скудости".
Как прожил Дамиан эти семь лет, гадать не станем. Но, думается, были эти годы для него самыми счастливыми. Наконец-то он достиг своей пустыни, а что до пропитания и прочего, то – крестьянский сын, он умел трудиться на земле.
По прошествии семи лет к нему присоединился другой инок – Прохор. Отшельничество кончилось, начиналось созидание обители.
Как обычно, основание обители сопровождалось чудесами. Трижды Дамиану являлся "муж светел" и велел поставить церковь Троицы, а также преподобных отец Зосимы и Саватия. В третий раз на вопрос Дамиана, где взять денег, поскольку не имел он "ни единыя медницы", был дан совет идти в Москву к келарю Александру Булатникову.
Когда Дамиан уходил с Соловков, Александр Булатников был еще соловецким келарем, но за то время, что Дамиан пребывал в пустыни, он стал Троицким келарем и лицом, близким к царской семье. Кто бы ни принес эту весть Дамиану, светлый муж или простой монах, совет обратиться за помощью к влиятельному лицу, конечно, был самым верным.
Как добирался Дамиан до стольного града из самой глуби сузема и сколько времени, не имея ни полушки, мы не знаем и гадать тоже не станем.
(Окончание в первом сообщении темы.)
|