Алексей Юрьев
православный христианин нет доступа на форум
|
Из книги Г. Русского "Клейма к иконам северорусских святых".
Великая молва шла о новом подвижнике и чудотворце, об игумене старце Сергии. Разнеслась по дальним весям, по погостам, посадам, слободам, городам — по всей земле. Пересказывали люди, что сами от других слыхали, а иные будто и видели. Сей старец в юном возрасте воздвиг на лесной горке келию и жил пустынно среди диких зверей, и те покорялись ему, и медведь с рук хлеб ел. Когда прознали про его праведность другие чернецы, собрались к нему и построили монастырь, не столь велик, сколь славен, и ездят на поклон к старцу князья и бояре, и идут со всех сторон простецы и убогие, и он всех принимает, великих и малых, слабых и сильных, всем говорит нужное слово, словом утешит, обогреет, предречет, беду развеет, хворь исцелит. На болящих руки возлагает. Великое чудо сотворил: умершего отрока воскресил. И еще диковиннее: будто ангелы старцу в церкви прислуживают. Не бывало на Руси еще такого избранника: в яви живет меж нами святой человек.
При дороге стояла весь Иванова, протекала через нее людская молва.
И разгоралась жажда в Иване пойти и увидеть того старца, что, по словам, то ли земной ангел, то ли небесный человек. Велик святостью старец, и исполнимо молитвенное слово его. Но не богачества просить у него, не удачи — грех просить большего, чем дано, а просить слова вещего, чтоб понять жизнь свою, к чему она Богом дана человеку. Живет он, орач, земледелец, орет землю, сбирает урожай, сено косит, в лесу бортничает, и домом не обижен, родом своим, и детей поднял, на ноги поставил, и годы стояли мирные, не тревожили татарове, не насильствовали волостели — грех роптать на судьбу, а все ж сидит в нем такое, сызмала тревожит, покою не дает: а так ли живешь? то ли делаешь? С такими-то думами самому б в чернецы, да не то на роду написано. Мы из матери-земли вышли, ею, землею, кормимся и живем, в нее, мать-сыру землю, уходим. А для чего жив человек на земле? Для чего живет, орет, сеет, дом строит, детей ростит? Токмо для рода продолжения? А род-то для чего? Положено-де так. Так-то так, а все ж мало того, большего нудится знать. А Бог-то как? А душа-то как? А Суд страшен? Спросится, что ответишь? — и зла не то чтоб много, и добра особо не свершил, так жил, как все живут. Да черно так-то жить, тоска душу гложет. Глянешь на мир Божий: на луг, на речку, на небо в кипени облаков — куда-то душа просится, непонятной тоской грудь сжимает, птицей бы взлететь, в синь небес устремиться...
Как душу успокоить?
Спрашивал у попа, а тот осердился: "Невежа ты, поселянин, не тебе о сем горевать. Твое дело землю орать".
Только к старцу. Он все знает, он всех принимает, он ответит. К нему идти, другого нет на свете.
В конце лета, как наступил в работах роздых, решился пойти к старцу.
А решился и пошел по большой дороге, что вела к великокняжеской Москве через Ростов-Мерский, через Переславль-Залесский, то пригорками, то низинами, через леса и поля, мимо озер и через речки, то под дождем, то под солнцем, где пешим, где добрые люди подвезут, и так на четвертый день достиг места.
Древян был монастырь, а возле слободка копилась. Стоял монастырь на взгорке над невеликой речкой, в сосновом бору, а окрест по холмам золотились хлебные поля, зеленели колки лесные, виднелись деревеньки — весело гляделась скоро заселенная округа.
Обводили монастырь четвероугольные городовые стены, над вратами срублена церковка, над ней крест. Перекрестился мужик, вошел. В ограде келейки братские, иные строения и невеликая церковь.
Нелюдно было в обители, время утреннее, рабочее. Редко проходили чернецы, поспешая куда-то, взора не поднимая.
Спросил одного:
— Игумен-то ваш где, старец Сергий?
— Там, — махнул рукой в сторону.
Не понял пришелец. Дождался другого чернеца:
— Скажи, брат, как мне игумена вашего Сергия достичь? Дело у меня к нему очень важное.
Сжалился чернец:
— Идем, покажу.
Подвел к тыну, им капустник огражден, показал:
— Вот он.
Посмотрел мужик в скважню: некто в худой ряске копается в грядках с мотыгой. Вовсе безвидный, рабичище бедный.
Посмеялся над ним монашек, знать.
Догнал монашка, стал пенять:
— Кого ты мне показал? Где ж он, старец великий? Жду пророка увидеть, а ты мне сироту показал!
— Увидишь, увидишь, — хмуро пообещал монашек и пошел, куда надо ему.
Мужик походил по двору, присмотрелся к хозяйству: добро было налажено, ладно срублено, во всем глаз и рука. По себе знал: в справном хозяйстве всегда что-то строится, делом продолжается. И здесь, от храма недалеко, лежали ошкуренные бревна и двое мирских постукивали топориками, готовили сруб. Добрый дух сосновой щепы стоял в монастыре.
Подошел мужик к плотникам.
— Бог в помощь, — сказал, когда те приостановились. — Строитесь?
— Строимся, — ответили.
— Али мало настроили? Посмотреть — как на княжеском дворе.
— Такой уж он строитель, — пояснили почтительно. — Всюду строит. У нас мало ему, ходит по другим местам и там строит. Недавно на Киржач ходил, там строил, хотел было остаться, еле упросили вернуться. Строитель. Да! — и снова взялись за топоры.
Мужик постоял, побрел к тыну, заглянул в скважню: работает бедный человек, не ленится, а не молодой, мотыгу оставил, заступ взял, копает, остановится, пот с лица отрет — жарко на солнышке-то! денек из последних летних — и снова склонится. Под осень землю перекапывает, готовит впрок — рачительный!
Решил мужик его дождаться: старый человек, обманывать не станет, покажет, где хоронится великий старец.
Ждал. В било ударили. Полдень. Потянулись чернецы и трудники к трапезной палате.
Отворилась калитка в тыне, вышел тот старичок в ряске залатанной, убогой, тихонько шел, видно, наработался, притомился, а доволен, лицо спокойное, взгляд веселый.
Увидел мужика, прямо к нему направился. Обрадовался мужик: сразу видно — добрый человек, этот скажет, не утаит.
И тот будто понял, спросил ласково:
— Издалека шел?
— Да как тебе сказать, не то чтоб далеко, да и не близко. Иду от ростовской земли, от веси Ивановской, где моя отчина.
— Что за нужда у тебя?
— Важное дело, души оно касается, хочу старцу Сергию поведать, ищу его, а обрести не могу.
— Обретешь, коли пришел. Идем, брате, потрапезуем вместе, после рассудим.
Пошли к трапезной близ церкви. Омыли руки из глиняного рукомойника, вошли. Встали монахи из-за стола, пропели молитву, молча принялись за еду, а один в то время чёл по книге. Старичок сел с краю и мужика рядом посадил. Кто тут старший, не понять было, все одинаковые, у всех мантии ветхие, вид простой. За трапезой меж собой старцы не сообщались, скоро поели. Дивился мужик: приметил на дворе амбару с припасами, а ели скудно, хоть и не пост. А квас был хорош отменно, такого еще не пивал, — умеют варить.
Молча потрапезовали, молча разошлись чернецы. Так и не угадал мужик старца.
Заметил старичок его огорчение, спросил:
— Чесо печалишься?
Ответил:
— Ради Сергия я шел сюда и не увидел — видно, в другом месте он.
— А каким ты воображаешь его?
— Воображаю его в ризах многоцветных и в портах драгих, множество отроков ему предстоящих и множество рабов ему служащих. А таких не вижу тут. О том печалюсь.
— Не печалуйся, такое место сие, что никто печален отнудь не исходит, а чесо ищешь, то тебе Бог даст.
И еще вопросил:
— Велико ли дело твое? Ты о душе рек. Чесо для беспокоишься? Поведай.
— Орач я, земледелец, — поведал мужик доброму человеку, не утая, как самому Сергию, — пришел, чтоб старца увидеть и ему открыться, а кроме некому. Люди говорили, святой он человек, все постиг. В том моя докука — думы меня одолевают. О душе размышляю. Что сие есть? Чесо для человек есмь? — аз есмь, ты есмь, все мы есмь — чесо для бытует на сем свете человек? Токмо ль землю орать, детей плодить или иное что ему предназначено? Или одним вам, чернецам, спастись? О смерти помышляю: что сие есть? Как так — дано тебе зреть земную красу и отымается столь безжалостно? Како пребывает наша душа на ином свете и жива ль в ней память земная? О том хочу Сергия спросить...
Вбежал некто в обитель с криком:
— Князь едет!
Несколько чернецов бросились к воротам.
Старец отвечал неспешно, на шум не преклоняя слух:
— Ты хочешь взять ответ в едином слове, а кто тебе проречет его? Бог дал бытие всей твари и человекам, в том тайна замысла Его, и ответ не от человеков, а от Бога. Ты же от человека выпытываешь ведомое одному Богу...
— А Сергию неуж неведомо?
— И Сергий человек...
— Он-то? Он святой человек, стало, избранник, ему Бог открывает, он все знает...
Вмиг наполнился просторный монастырский двор многими людьми в воинских доспехах, а в воротах показался сам князь в белых одеждах, в багряном плаще.
Подскочили слуги княжеские, отшвырнули мужика прочь, еле на ногах устоял. Не понял, почему с ним так-то, за что обидели безвинно. Сгрудились воины и монастырские люди, обступили княжеский путь, переговаривались:
— К самому пришел... за благословением...
— Да где ж он, где Сергий-то? — пытался пробиться мужик. — Хоть бы одним глазком взглянуть!
— Да ты ж с ним говорил! — сердито попрекнул его монах рядом.
Привстав на носки, меж голов и плеч видел мужик дивное событие. Одиноко стоял средь толпы тот старичок, с кем он беседовал, маленький, в залатанной сиротской ряске, а к нему в сиянии многоценных риз шел князь, а с ним — иные мужи в богатом убранстве. А убогий монашек стоял и ждал. Подойдя к нему, опустился князь в земном поклоне. Старец подался навстречу, взял князя за руки, и тот лобызал руки его; старец же, подняв, благословил и сам лобызал. И был меж ними тихий разговор, другим не слышимый.
— Что ж это такое... — тихонько пробормотал мужик. — Я-то с ним как с убогим, а перед ним сам князь клонится!
А монах рядом, расслыша, усмехнулся:
— Эх, ты...
Как же так, не чудо ли на глазах совершается? — всевластный князь у убогого благословляется!
Да только где убогий? — величавый старец предстоял князю, взгляд прямой, и осанка, и лицо иное, нездешней силы исполнено и сияет!
И пока беседовали двое, глухая тишина стояла, только вороны граяли, перелетая по соснам.
Потом взял старец князя за руку, и пошли они рядком к церкви, и все за ними.
Не достало всем места в храме, стоял мужик у порога, слушал пение.
Долго молились, истово звучало пение.
Вышли князь со старцем и другие. Провожал старец князя до ворот. Послышался скок отъезжающей конской рати, завилась пыль клубом.
Горько мужику стало: оплошал, так-то оплошал! — понурив голову, побрел восвояси.
За воротами уже нагнал его молодой послушник.
— Батюшка-игумен тебя просит, — сказал, запыхавшись.
Старец в ветхой ряске сидел на бревнушках, кротко взирая.
С трепетом подошел мужик, хотел старцу в ноги пасть, как сам старец перед ним преклонился.
Оцепенел мужик.
— За что? — только и сумел выговорить.
— Все соблазнились обо мне, один ты не соблазнился, — отвечал старец, дружески взял за руку, усадил рядом.
— О себе я соблазнился, — сказал мужик покаянно, — мнилось, велика моя печаль, а ныне зрю свое низьство.
— Нет ни великого, ни меньшого для Бога, все равно — и всей земли дело велико и каждой души человеческой немало. Бог для всех и для всего один.
Задумался мужик.
— Ты слова ждал особенного, — заговорил старец, — а кто такое проречет тебе? Не один ты приходишь, ища таковых словес, многие, а что я могу им? Одно лишь — помолиться. Просят — молюсь, другого ничего не могу.
— А человек-то живет для чего?
— На то и ввел Бог человека в мир, чтоб каждый через себя, через жизнь свою познал. Не ты вопрошать должен, Бог тя вопрошает. Ты жизнию своею должен дать ответ пославшему тя в мир.
— А душа?
— А душа строится — проходя через мир, строится. Как дом строится, так и душа.
— Строится... — посмотрел мужик на початый сруб.
— Как дом прочен, так и душа. А прочно то, что на Правде. Так и душа наша, и дом, и вся земля — прочно, когда на Божией Правде.
И еще выспросил старец про домашних, про жену, про деток, и как кого зовут, и каков дом и двор, и каков достаток — во все вошел, и рассказывал мужик обстоятельно, как сокровенному другу, и внимал тот с пониманием и заботливостью, равный с равным, не великий старец, пред которым сам князь склонился, прежний добрый старичок с простым утешительным словом.
Благословил его старец, обещал молиться за него и ближних его. Велел дать гостю хлеба на дорогу — таков был монастырский обычай. Еще раз поклонился мужик старцу, а тот ему, на храмовый крест перекрестился и пошел.
Оглянулся в воротах, увидел: взялся старец за топорик, и бодро разнесся по округе ровный перестук и долго еще слышался, когда и обитель из глаз скрылась. И легкой была дорога, и мир, и тишина на душе.
Неглуп был мужик, понял: великий строитель старец, не просто клеть ладит, он души человеческие обустраивает, всех приходящих принимая, от князя до мужика, а тем о всей земле печется, чтоб устраивалась по Правде, чтоб стояла на Правде.
Шел он путем-дорогой, миновал озера и реки, гати болотные, всходил на холмы, спускался в низины, проходил города и веси — вся земля представала ему, вся милая сердцу Русь, рассеянная по дальним далям, Русь Лесная, тревожимая неспокойным Полем, в вечном предчувствии нависшего зла, но и в крепнущей надежде и вере, шел под русским небом, по родной земле, и все чудилось ему: где-то добро и ладно стучит топор — строится, строится! — душа строится, вся земля строится, доносит ветерок свежий дух сосновой щепы — то он, игумен старец Сергий, всей Руси строитель!
|