Алексей Юрьев
православный христианин нет доступа на форум
|
Из книги Г. Русского "Клейма к иконам северорусских святых".
Повесть о житии и жизни старца Корнилия, иже на Выге-реце, по списку сожителя и келейника его инока Пахомия в пользу слышащим и чтущим во спасение душам и наследие живота вечного. Благослови, отче!
1. Старец Капитон (ок.1620–1635)
Отец наш Корнилий, Конон мирское имя его, родом из Тотьмы-города на Сухоне-реке, идеже Спасова Суморина обитель. Пятнадцати лет потеряв родителей своих, обвык ходить по церквам и монастырям и чаял жизни совершенной, иноческой.
Узнал от благочестивых людей, что в Ветлужских лесах спасаются дивные старцы, подвигами равные древним пустынножителям и направился к ним. Тридцать их было старцев с начальным старцем Капитоном. Вели жизнь столь ужасную и жестокую, что непредставимо уму человеческому, колико возможно снесть подобные тяготы. Обременены были каменными и железными веригами, дни проводили в трудах, ночи в молитве, хлеба вкушали единожды по захождении солнца, а иные через день, сна принимали малую толику, не спали на ребрах своих, а стоя или сидя, удерживая тело крюками.
Были отцы чудного и дивного воздержания. Среди них Леонид, Прохор, Яков, другой Прохор и излюбленный ученик старцев премудрый Вавила, родом из францов, из стран люторских, из града Паризии, обличием страховиден и космат, взор огненный, а языком нем.
Не было средь старцев священноиноков и не было церкви с пением, а молились вся особо, неустанно творили умную молитву. В неделю сходились в часовне и тамо молились вкупе, и учил начальный старец, что время близко, исполнились сроки и едино спасение в пустыне, страшен Суд грядет и жесток будет, в великой чистоте надлежит быть, а посему казнить грешное тело аки лютого врага.
Недостижимой высоты были речи и внимал им отрок Конон со страхом и восторгом и мечтал подражать подвигу лесных старцев. Робко просил начального старца Капитона принять его в число братии. Тот рек кратко:
– Не для новоначальных сие. Понеже ты юн сый, не можеши понести трудов наших. Место сие пусто и утешения кроме. Даю тебе совет благ: иди в Комельский монастырь, тамо начинай.
С тем отпустил.
Горько стало Конону, что не принял его великий старец, но внял отеческому совету и пошел в Корнилиев монастырь, что в Комельском лесу в Вологодских пределах. Пришел в монастырь и говорил игумену, что от старца Капитона он, хочет постричься.
Покачал головой игумен и промолвил:
– О, Капитоне, Капитоне! Дерзаешь святых превозмочь. Блюдися, како опасно ходиши! Самовластие творишь, от Церкви отторгаешься, близок ереси люторовой... А ты, чадо, знай: по виду те старцы великие постники, а по духу церковные мятежники, выше Церкви ся возомнившие. Отринь сей соблазн и яви послушание, тогда бысть инок.
Два года искушался Конон в монастырских службах и пострижен был в иноческий чин и наречен Корнилием в память зиждителя монастырского. По пострижении отдан был под начал старца, Корнилием же именем, и пробыл у него в послушании долгие годы, отсекая всякую свою волю и подражая отца своего добрым нравам, труды прилагая к трудам.
2. Хождение по монастырям (1635 – 1652)
По преставлении учителя своего, Корнилий взял благословение наставника монастырского ходить по многим обителям, не простого хождения ради, а видеть новых подвижников веры и следовать их богоугодному житию. Не забывал он Капитона и лесных старцев, запали они в сердце, не внимал осудительным речам, к ним бы направился, но исчезли старцы с прежнего места, отошли в иные леса, камо неведомо.
Побывал он в дивном Кириловом монастыре, немало изумлялся здешнему иноческому житию. Занимались иноки книжным делом, были ума высокого, премудрые вели речи.
Побывал в славном морском монастыре Соловецком. Здесь совершали иноки свой подвиг в неустанных трудах: занимались каменным строительством, солеварением, рыбной ловлей, иными простыми работами.
Побывал и на Анзерском острову у тамошнего старца Елеазара. Жили там иноки строго, но и у них не нашел он столь великого земного отрешения, как у Капитона. Тамо приметил одного инока, Никон ему имя, видом муж благочестивый, а взгляд порченый.
С Поморья отошел Корнилий к Москве. Побывал по пути во многих обителях, был и у Троицы Сергиевой.
В Москве живал у Спаса на Новом, в Чудове, в Симонове. У святейшего патриарха Иосифа хлебы пек два года, зане искусен бяше в хлебопечении.
От Москвы перешел в Новгород, у митрополита Афония тоже хлеб пек.
По кончине Афония прислан был на митрополию Никон, его же Корнилий знал чернецом. Крут был Никон со старшими, ласков с младшими. Говаривал Корнилию: "Корнильюшко, чесо ради ко мне под благословение не ходишь?" А видел Корнилий его еретичество, како непотребно слагает персты. Соблазнял его Никон игуменством в Древеницком монастыре, но избег Корнилий соблазна, отошел к Москве.
В Москве прислуживал у святейшего патриарха Иосифа. Зазнал о ту пору боголюбивых отцов: црского духовника Стефана Вонифатьева, протопопа Казанской церкви что на Торгу Ивана Неронова, юрьевецкого протопопа Аввакума и других немало.
Бысть дивное видение некоему старцу в Чудове о ту пору: видел в тонком сне змия великого, пестрого и страшного, оплетшего царские хоромы. Дознались чудовские старцы, что о ту ночь беседовал царь с Никоном, о чем неведомо. Одначе догадывались: недолгий жилец стал Иосиф-патриарх и готовил царь ему в преемники Никона.
Так и сталось.
3. Раскол (1653 – 1662)
Ох, запомнят, навеки запомнят православные ту первопостную неделю!
Огласили по церквам Никонову память: впредь креститься тремя перстами, а служить по новым книгам.
Не было средь православного люда никого, кто рад был новизне, а куда денешься – власть!
Но нашлись немногие, твердые адаманты веры, встали за древлеотеческое благочестие, аки в древние времена при царях-отступниках, так и в нынешние явились новые исповедники и мученики.
О ту пору не прилучилось быть Корнилию в Москве: вместе с иноком Досифеем ходил на Дон. А вернувшись, что встретил? Логгин Муромский и Даниил Костромской умучены от Никона. Павел Коломенский сожжен. Иван Неронов сослан на Спас-Каменный, Аввакум в Сибирь. Ермил Ярославский, Даниил Темниковский и иные – все сосланы и страждут.
Везде в московских церквах пели по–новому. Отряс Корнилий прах от ног своих и отошел в северные пределы, идеже жива старая вера.
Нестройно стало в Кириловом монастыре, старцы гораздо спорили, вычитывали друг другу старые книги. Молодые иноки рьяно кричали, что не подобает менять ни единый аз, старые отвечали, что несть страшнее для Церкви разделения и отпадения, и все проклинали Никона, смутившего всю Русскую землю.
В малой Ниловой пустыни жили благочестиво: книги старые и вера старая. У них и остался Корнилий.
Но пришел черед и дальней пустыни. Присланы были новые книги и новый священник. Братия новые книги не приняла, а от священника отреклась. Тогда прибыл пристав с людьми, вводить новизну силою.
Корнилий о ту пору прислуживал пономарем. Говорила ему братия перед заутреней: "Покажи дерзновение, возбрани служить по-новому, а мы тебя не поддадим!" И перед службой спросил Коринилий нового попа, по каким книгам будет он служить, по старым или по новым, а тот рек: "Пономарь, знай свое дело!" Корнилий разжег кадило и снова со опрятством говорил: "Отступись, отче, не служи по-новому!", а тот ударил его. Корнилий же во священном рвении оглоушил отступника кадилом, и разбилось кадило.
И бысть великая голка и шум.
Бросились пристав с людьми на Корнилия, били до крови, бросили о помост, а братья стала отбивать и отбили, вывели из церкви и сказали: "Беги, Корнильюшко, нам ничего, тебе худо, вздернут тя на релях".
И ушел Корнилий в забеги.
4. В бегах (1662–1665)
Пришел Корнилий в Пудожскую волость и там жил в пещере на Водле-реке.
Вспомнился ему старец Капитон и понял он великую его прозорливость: провидел сей светоч грядущее и готовил к битве свое воинство. А приспело время – и нет никого: иные умучены, иные разосланы, иные молчат страха ради, иные в леса ушли, как и он, грешный.
По некотором времени пришел к нему соловецкий старец Епифаний с Суны-реки, принял его Корнилий с радостью. Вместе ушли они на Кяткоозеро, построили келью.
Много дивного поведал Епифаний. Великую борьбу перенес с бесами. Всякие пакости творила ему неприязненная сила. Хотели келию сожечь, но сохранена бысть чудесным медяным вольяшным образом Владычицы. Хотели во сне задавить, но Матушка, явившись по мольбе, имала беса и мяла руками, потом старцу дала и тот мял проклятое мясище бесовское. Тогда извечные враги иноков напустили мелких кусающих тварей, сиречь мравиев, и те не давали покою, ели тайный уд, горько и больно, и взмолился он к Пречистой и освобожден был от напасти.
Поведал и Корнилий о себе.
В годы средовечия своего, в странствии, прилучилося ему обнощевати у некоей уединенной вдовы. Была же красна зело. Говорила: "пущу поночевать, да спать тебе со мной". Думал, смется она, и куда идти: темень, непогода, дождь со снегом.
Остался, возлег и уснул. Она же ляже обок и нудяще на дело блудное. Он же увещевал ее, глагола о спасении души. Тяжкое было испытание, яко во огне в страсти сей горел, но одолел и скверны блудныя не позна.
Два года прожили старцы вместе, ели осиновую кору, вываря в трех растворах, толкли и месили по ржаному раствору, тем и питались, благодаря Бога.
Небывалая весть дошла до лесного озера: Никон, хобот сатанин, пал. Прогнал его царь от лица своего.
Великие надежды вселяла сия весть, мнилось, царь вернулся к правой вере.
Дошла и иная весть: Аввакум, великий страдалец, ехал из дальних Даур, всем верным слал благословение. Мнилось: теперь и убедить царя, пронзить его сердце кротким словом, а царь добр, боголюбив, наш он, русак, поймет!
Великое было мечтание: идти на Москву, образумить царя. Положили на себя старцы шестинедельный пост, затворились в келиях, молили Господа вразумить и наставить. И бысть Епифанию глас: "Иди к Москве!", а Корнилию гласа не было.
И сокрушался он своему недостоинству.
А Епифаний, радуясь умильно, исписал две тетрадки посланием к царю и отошел, веруя крепко, что его простое слово достигнет царева сердца.
Не скоро дошла с Москвы весть о Епифании, како вознаградил его царь: за то, что правду рек, велено ему язык урезать, а за то, что правду писал, велено руку усечь.
5. Последнее отступление (1666–1692)
В лето по Рождеству Христову на одну тысячу 666 – число зверя – как о том в Кириловой книге сказано, свершилось последнее отступление, сиречь неправедный собор. Бысть и знаки небесные: о то лето солнце затмилось.
Осудил нечестивый собор и проклял столпов истинной веры, казням и ссылкам предал. Аввакума-страдальца, Епифания-мученика, Лазаря-попа, Федора-диакона на Пустоозеро свезли, в холодные тундры, в земляные срубы.
По некоем времени приходил к старцу на Кяткоозеро инок Филипп, грамотку принес от пустозерских отцов. Писали отцы: "Иного же отступления уже нигде не будет, последняя Русь зде!" Звал Филипп на муки. Молился Корнилий и паки не бысть знамения. Ушел Филипп к Новгороду, тамо был поиман и сожжен на Москве.
Лютовали шиши антихристовы, хватали верных.
Бежал от них Корнилий: с Кяткоозера на Нигозеро, с Нигозера на Водлозеро, с Водлозера на Немозеро.
Великое нестроение было в земле. Карал Господь нечестие государево. Разинщина смутила царствие. Бунташное настало время.
Крепко держал благочестие Соловецкий монастырь и туда хотел уйти старец, но паки незримая рука отвела: осадили обитель царские полки, не стало туда прохода.
Свирепели новые пилаты. На Москве сожгли в струбе Афанасия-юродивого, в иночестве Артемия. На Мезени посадского человека Луку с Федором-юродивым на релях вздернули. На Ижме Киприану блаженному главу ссекли. В Боровском боярыню Федосью с сестрами гладом заморили. А иных скольких умучили! Имена их, Ты, Господи, веси!
Мужески стояла обитель Зосимы и Саватия, а пала кознями вражьими.
Но дал Господь явственное знамение и покарал заблудшего царя: чрез седмицу по соловецком разорении в муках кончил царь свой живот.
Ждали правоверные от нового царя Федора Алексеевича возврата на прежнее: неужто страшная кончина родителя не заставит образумиться?
Дождались: спалили в Пустозерском остроге четырех отцов. И паки явил знамение Господь: чрез две седмицы положил конец животу царя Федора Алексеевича.
И снова надеялись на стрелецкую царицу, правительницу Софью, а та вместо благодарности казница стрельцов-староверов с попом Никитой.
И качавшиеся поняли: сия власть – антихристова.
Озлобился народ на неправду, крепла старая вера. На муки и в огонь готовы были люди. Бежали правоверные в леса, а коли настигали слуги пилатовы – самосозжигались. Пылало Поморье гарями.
А Корнилий с Немозера бежал на Мангозеро, с Мангозера на Гавушозеро. Бывал и в Каргополе, тамошнего Спасова монастыря Евфимей-игумен втай был старой веры, укрывал старцев.
Живал там и Игнатий-диакон, звал с собой Корнилия на Палеостров, но паки отвела незримая рука, а Игнатий славную огненную кончину приял. На Гавушозере Корнилия с другими старцами едва не словили стрельцы, и бежали зимней ночью в жестокий мороз, ночевали у нодьи, и неведомо как Господь сохранил.
Тридесят лет от озера к озеру переходил Корнилий, напоследие же основался на Выгу-реке, на устье речки Сосновки. Достиг он крайних пределов жития человеческого – ста лет.
6. Плач старца Корнилия (1694)
Пришли на Выг двое верных: Даниил Викулов да Андрей Денисов. Замысел имели великий: начинать на Выгу общежительство, идеже жить инокам и мирянам праведным в безбрачии, и бысть устроение по старой вере, по воле Божьей.
В вечеру беседовали велемудрый Даниил и юный сладкоречивый Андрей со старцем и сказано им было прийти наутро.
С трепетом душевным подходили Даниил с Андреем и с келейником старцевым Пахомием к келье – словами старцевыми решалось всё. Последний подвижник, всех отцов и страдальцев переживший, должен был благословить их замысел или отринуть.
Подойдя к келии, остановились. Не посмел келейник позвать старца: голос доносился изнутри.
Старец тосковал и вопиял.
– Господи! Господи! – и от слов его дух захватывало. – Пошто так? Пошто лишил мя венца мученического? Я ль не молил тя о сем? Пошто аз един остался недостоин? О, дивный отче Капитоне, наставниче юности моей, пошто отсек мя от ся? О, всепречудный Вавило, пошто не бых с тобой в вязниковских лесах, не прошел дыбу и огнь? О, великий страдальче Аввакуме, друже средовечия моего, пошто не бых с тобой на Пустеозере, не восприял восхождения огненного? А ты, любезный брате Епифане, тих и кроток, аки агнец, а сколь же мужеский воин Христов! Отцы мои милые! недостоин аз, окаянный, развязать ремена ваши! А ты, храбрый отче Никаноре со братиею, отцы и страдальцы соловецкие, пошто не бых с вами, не терзали мя слуги Пилатовы, не влачили по отоку морскому? А ты, дивный праведник диакон Филипп, един отошел к Нове-граду, тамо ят и умучен на Москве, а я, я, Господи! А ты, огнепальный инок диакон Игнатий, пошто не вознесся с тобой в палеостровской гари? И от таких отцов оставлен бысть Корнилий! Не токмо отцы, а и жены благочестивые, боярыня Федосья со иными, небесных риз сподобились. Ниже слабых жен, ниже отроков усердных стоишь ты, Корнилий! Все пострадали за Христа, всех умучили слуги пилатовы. Меня единого чаша сия миновала. Пошто, Господи? Чем недостоин аз бых венца Твоего?
И бил себя кулаками в грудь, и звенели вериги, и плакася горько. Понуро стояли Даниил с Андреем, утирал слезу Пахомий.
– Все пострадали до единого, никого нет на сем свете, един аз, гриб старый, трухлявый. Пошто не прибрал мя в срок, Господи? С худой славой скончаю дни свои. Люди молвят: Корнилий, лесной бегун, мук убоялся. Ты ведаешь, Господи, не убоялся я, Ты не дал по недостоинству моему. Господи! Господи! Кончается век мой и что содеял, чем сослужил Тебе? Нет дел моих праведных, токмо грехи незамолимые, мерзок есмь пред лицом Твоим, Господи! Пошто сберег мя на долгие дни в муках сих?
В смущении отошли трое от кельи. Стояли молча. Вздохнул Андрей.
– Что ты, Ондрюша? – тихонько вопросил Викулов.
– Ах, друже, – ласково отвечал Андрей, – велика боль старца, столь велика, что сыскать ли ей равных? Дерзаю все ж мыслить, не впусте сберег его Господь. Иначе кто бы остался от прежних? На ком еще отческая блгодать почила? Чудные отцы соловецкие, пустозерские, палеостровские, московские, керженские, раменские, сибирские своей чистой кровию веру укрепили. Так, друже, так! Велика их жертва перед Господом, несть выше подвига положить душу свою за други своя, так сказано. Вера крепится кровию мученическою. Одначе мало того. Так, друже, так! Ежли всех умучат, удавят, сожгут, кто ж останется? Не токмо мученичеством, обаче строительством вера утвердилась. Так в древлей Церкви бысть, а мы им подобны. Обще жили тогда, малыми островками в море нечестия. Нам с тобой, друже, такой островок созидать.
– Дерзновенно... – прошептал Пахомий.
– Господь рек: дерзай, чадо, вера спасла тя! Время приспе дерзанию! Велик был напор вражьей силы, а не погубили отеческой веры, много наших, не пережечь, не перевешать. Вся верная Русь за нами! Не смирятся те с нами, но и гнать как прежде не будут. Молодой царь живет немецким обычаем, к вере прохладен. Видали его наши в Архангельском городе: греховно живет, бражник и табашник, нравом крут, но ума ясного. Воевать намеревается, а на войну деньги надобны. Деньгами откупимся. Вдвое, втрое заплатим против тягла. Будем созидать наше общежительство вдали, но не в тайне, в яви, но опасливо, властей не бегая, царя не проклиная, кесарю кесарево отдавая. Доколе возможет, хранить будем согласие правоверное.
– А доколе, Ондрюша? – раздумчиво проговорил Викулов.
– Про то Господь ведает...
Отворилась дверь келии и вышел старец, опираясь на клюку, согбенный, усохший, выкостившийся, лицо что кожа дубленая, сизая борода. Глянул на пришельцев безбровыми очами. Взглядом поманил к себе.
Даниил с Андреем светло переглянулись и поспешили к нему.
|