Сетханян Нерсес
православный христианин
Тема: #64331
Сообщение: #2337076
15.09.06 19:17
|
Там моя Сербия
Страницы дневника
Несемся по направлению в Косово. Красота потрясающая. Горы — в рассеивающихся грозовых тучах. Сплошная зелень не в силах закрыть белые стены с красноватыми черепичными крышами.
— Где ваши поэты, — широко провожу рукою, — есть?
— Есте! — запевает народные песни о Косово. Пытаюсь подпевать.
Так и едем. На пути встречаем беженцев, автофургоны с красными Крестами, подбираем голосующих солдат. Те вскоре сходят. Неожиданно отец Петр затягивает: "Христос Воскресе!"
К чему бы это?
На перекрестке указатель — направо Баньска, налево — Косовская Митровица. Певец мой умолкает, напряженно всматривается в горы:
— Могут быть шиптари.
Навстречу, на огромной скорости проносятся несколько небольших военных машин. Наверху — пулеметы. Солдаты в касках и пуленепробиваемых жилетах. На сербов непохожи.
—Французы, — говорит отец Петр.
Эге, запахло керосином. Проезжаем селения — Сербовец, Грабовец (стоят бронетранспортеры с ощерившимися дулами орудий).
Звечар. Высоченная гора упирается в небо.
— Старый град, — тычет пальцем водитель.
На самой вершине стены старого города. Дорожная табличка. До монастыря Сокавицы 5 километров. Подымаемся в гору. В радиаторе закипает вода. Останавливаемся неподалеку от вершины. Выхожу из машины, и с огромной высоты любуюсь творением Божиим.
— Шиптари, — куда-то вниз на албанские селения кивает отец Петр.
Снова едем дальше. Огибаем гору, начинаем спуск.
— Тамо све шиптари.
Несколько поворотов — дорога упирается в монастырские врата. Входная дверь не затворена. Дружным лаем нас встречают небольшие дворняжки. Никого нет. Трижды звоним. Выходит послушница.
—Как живот? — вопрос в лоб.
— Хвала Богу, — улыбается искушеньица.
Слава Богу! У меня отлегло от сердца. Идем в Храм 14 века. Смотрю на иконостас, расписанный русским иконописцем. Игумения Макария приглашает в приемную. Все идет своим чередом. Послушница несет поднос — два стакана холодной воды, две чайные ложки, блюдце с вареньем. Соблюдаем традиции. На втором подносе — кофе. Иеромонах Петр выясняет ситуацию. Узнаем, что в Белград поступила дезинформация (а может это мудрый ход матушки?). В монастыре Дэвич албанские боевики избили молодого иеромонаха Серафима.
— Нэмного, — успокаивает отец Петр.
(Как это "нэмного" жестами не выяснить). Одну послушницу шиптарь забрал с собой. Требовал, чтобы она сняла апостольник (какой воспитанный шиптарь!).
— Я обручилась Богу. Ни отец, ни мать не видели моей непокрытой головы.
Это происходило при людях. Насилия не было. Шиптари ушли, забрав трактора, одежду, деньги.
— Све, — уточняет отец Петр.
— Можно ли попасть в Приштин?
Матушка смотрит на меня, качает головой:
— Дорога закрыта. Кругом шиптари. Ехать можно только под охраной французских солдат.
— А епископ там?
— В Призрани.
Незадача. Добираться до Приштины нет смысла. Была надежда, что епископ поможет доехать до русских добровольцев, держащих аэропорт Косовской столицы. Начинаю колебаться. Нужен ли я там вообще? Такая уж им велия радость? Среди них есть священник, который находится там за послушание. Представляю, как я, недобитый, недорезанный прорываюсь к ним, и первым делом у меня требуют письмо от митрополита Кирилла. Не удивлюсь любому сюрпризу! И умереть без бумаги не дадут!
Лицо игумении мгновенно светлеет.
— Изволите, — привстает, — изволите.
Входит французский офицер. За ним солдат с автоматом.
— Отец Роман из России, — представляет матушка, — отец Петр из Сопочан.
Приветствуем друг друга. Неслышно плывет поднос с двумя стаканами шливовицы. У офицера располагающее, благородное лицо. Он уже на раз помогал монастырю. Я благодарен ему за поддержку сестер.
— Солдат, — окликаю человека с оружием, — хорошо охраняйте монастырь (как вино подымаю чашечку с кофе).
Он улыбается в ответ, берет свою стопку. Офицер с игуменией живо беседуют на английском;
смотрит на меня, что-то говорит.
— У него шесть детей, — переводит матушка Макария.
В наше время за одно это можно уважать человека.
— Ду ю спик инглиш? — обращается ко мне многодетный отец.
— Инглиш йок, — улыбаюсь в ответ (йок — нет по-казахски).
По-казахски даже французы не понимают. Достаю две маленькие бумажные иконки, протягиваю ему:
— От шиптарской пули. Чтоб детки дождались.
Он явно не ожидал этого, вижу, как у него увлажняются глаза.
— Мерси буку, — прижимает ладонь к сердцу, прячет иконку в нагрудный карман. То же самое делает и солдат.
— Они случайно не в Приштину едут? — спрашиваю игумению.
— Нет, они неподалеку, — отвечает матушка, уводя французов наверх, в иконописную.
Скоро они возвращаются. Игумения одаривает офицера ладаном, книжицей о монастыре.
Отец Петр также преподносит книгу о своей обители. Просит у меня аудиокассету. Иду к машине. За монастырскими вратами в бронетранспортерах сидят французские солдаты. В знак приветствия подымаю руку, — таким же образом приветствуют меня. Беру кассету, возвращаюсь. Офицер растроган, не знает, как благодарить.
— Мерси буку, мерси буку.
Отец Петр усаживает нас для съемки, фотографирует. Они уходят. Матушка ведет нас в иконописную. Новонаписанные иконы радуют. Осматриваю недавние работы, кисточки, краски.
Безобразно ломаю русский, чтобы хоть как-то донести до иконописицы свою мысль. Игумения приносит мне свою книгу, подписывает. Показывает осколок бомбы, сброшенной рядом с монастырем. Беру его в руки, разглядываю, возвращаю игуменье. Кто знает, сколько их будет валяться по всей России. Россия — слишком большая цель, что ее не пытаться поразить.
В последний раз пытаюсь получить добро:
— А если попытаться пройти одному?
— Нет, — отвечает твердо, — всюду шиптари. Схвачен иеромонах Харитон. Может убили...
Молча спускаемся. Правая рука у матушки не гнется. Прощаясь, тоже подаю левую. Выходим втроем во двор. Сталкиваемся с новой группой посетителей. Начальник над всеми французскими силами в Косово, переводчик в униформе, трое в штатском.
— Отец Петр из Сопочани, отец Роман из России, — снова представляет игумения.
Пожимаем протянутые руки. Главнокомандующий, подставив солнцу лысый затылок, с интересом посматривает на мою древнерусскую скуфью. По-моему, все они немножко хлебнули шливовицы. Бедная матушка, когда ей молиться, писать иконы?
У ворот – телохранители высоких чинов. Показывая на фотоаппарат моего проводника, подзываю к себе. С удовольствием идут фотографироваться. Смотрю на их лица. Кажется, они и в самом деле настроены защищать мирное население, монастыри от албанских беспредельщиков, которые гордо именуют себя освободительной армией Косово.
Если французы запретят им убивать, грабить, насиловать — "освобождать Косово", — свободолюбцы станут стрелять и в них. Может тогда и дойдет, кого поддерживали.
Прощаемся с легионерами — выходим за монастырские ворота, забираемся в раскаленную машину. После нескольких поворотов отец Петр глушит мотор, зовет с собой. Пробираемся сквозь терновые заросли, валуны.
— Вот, — широкий жест рукою, — Велико Косово Поле.
Смотрю вниз, вдаль. Внизу, неподалеку, горный завод. Вдали краснеет черепицами крыш небольшой городок. Зеленые цепи гор с обеих сторон безмолвно сопровождают долину к ими же закрытому горизонту, туда, где сизая дымка окутывает дальние вершины.
Косово — это сердце ("душа" — поправляет отец Петр) Сербии. И ныне, под одобрение всего мира, у сербского народа вырезают сердце. Здравствуй, Косово, я твой гость. Душа полна особым звучанием. Может, со временем, стихами оно прольется на бумагу.
Съезжаем с горы. У края селения проскакиваем мимо бронетранспортера с настороженным легионером. Машину бьет на выбоинах. Еще бы — скорость около 120 км. И это на горной дороге. Вспоминаю, как был несправедлив к одному молдавскому протоиерею, упрекая его в опасном вождении машины. Показывается купол Церкви. Поворот на Баньска.
— Едем?
Киваю головой. Поворот влево — едем проселочной дорогой.
Баньска. Довольно грязное местечко. Наверху — монастырь 14 века. На полпути к нему вижу уже знакомую тележку с громоздкой поклажей. Беженцы. Возле дома много детей.
— Рус, — говорит отец Петр в мою сторону.
На лицах оживление, улыбки, хотя пора у них совсем не радостная. В который раз чувствую свою вину перед этим народом. Достаю бумажные образочки, подзываю детей. Стесняются.
— Хай, хай! — подгоняет их отец Петр.
Дети робко берут иконки, благодарят улыбками. За ними подходят взрослые.
В сопровождении супружеской пары с младенцами (грудная пристроена к животу матери, малыш держится за руку отца) подымаемся к Храму. Ветхие врата церковной каменной ограды на замке. Кто-то из детей побежал за ключом. В ожидании ключа садимся на остатки древнего фундамента, кое-как общаемся. Девочка, постарше и посообразительней, переводит мои вопросы и ответы.
— Откуда вы? — спрашиваю у супружеской пары.
— Из-под Приштины. Все сербы ушли. Остались одни. Албанец привел свою семью в дом, нас выгнали.
Киваю, опускаю голову. У людей разное представление о счастье. Одному счастье — построить дом, наполнить его детскими голосами. Другому — выгнать семью из родного дома, упиться детским плачем…
Со склона горы идут две пожилые крестьянки с вязанками хвороста. Возле одной — большеголовые, белобрысые внук и внучка.
— Рус, — представляет отец Петр.
Как они светлеют лицами! Едва сдерживаю слезы. Протягиваю образочки, помазываю елеем от Гроба Господня.
— Рус-рус, — радостно говорит одна своим малолетним внукам.
Крестятся, молитвенно шепчут:
— Русь Света, Русь Света.
О, Святая Русь! Какими слезами нужно кровавить, чтобы ты, отстав от самоуничтожения, обрела свое прежнее достоинство?
Принесли ключ. Заходим в монастырский дворик. Лопухам, репейнику, бурьяну — раздолье. Храм — копия сопочанского, но требует еще немало трудов. Фресок почти нет.
— Где монахи?
— Нэма, — сокрушенно разводит руками отец Петр.
А дети следуют за нами. В центре Храма малолетний карапуз, избавясь от отцовской опеки, со всего размаха хлопается о каменные плиты. Хлопнулся и замер. Побледневший отец тут же подхватывает его на руки, успокаивает орущего малыша. С тревогой смотрю, насколько повреждено лицо. Ни царапинки, ни шишки.
— Анчел (ангел) сохранил, — смеется отец Петр.
Возле Храма он просит меня почекать (подождать). Две двенадцатилетние подружки, волнуясь и краснея от смущения, хотят сделать приятное русскому священнику. Переглядываются, запевают русскую песню. (Так не слушают и народных артистов. Чистые, наивные создания! Я должник ваш за вашу любовь к моей Родине).
Девочки хотят познакомить нас с учительницей русского языка. Достаю кассету, подписываю книгу — в самом радужном настроении иду поблагодарить того, кто знакомит школьников с Россией. По дороге узнаю, что "русачка" трудится не только в школе, она еще и продавец пивной торговой точки. Редкое и странное совместительство меня настораживает. Все же, сквозь винные испарения, подхожу к окошку.
— Ду ю спик инглиш? — ошарашивает из окошка отнюдь не женская физиономия.
— Можа зрети учительницу?
— Нэма — разводит руками американизированный серб.
— Почекай, — просит подождать отец Петр. И, как в родную стихию, ныряет в омут пьющих и курящих завсегдатаев (хотя сам не пьет и не курит). Минут через десять выныривает сконфуженный. Понимая, что с сеятельницей великого, вечного мне не встретиться, отдаю притихшим девочкам книгу и кассету.
— А что учительница? — спрашиваю уже в машине.
— Коммунистка! Безбожница. Не хочет говорить ни с русским, ни с французом, — отцу Петру неудобно за нее, обзывает большевичкой.
Неожиданно он давит на тормоз — дорогу преграждают двое молодых мужчин. Приглашают в гости. Опускаю стекло. Бритоголовый, уголовного облика, подвигаем ближе свое лицо. Салон машины наполняется ароматами перегара. Пытаясь уклониться от незапланированного кофепития, напоминаю отцу Петру, что нам еще нужно звонить. Тот улыбается.
— Как от них уедешь? Мы скоро, скоро.
— Рус — брат, — хрипит бритоголовый.
Попробуй тут не зайти — грохнет, как изменника вековому братству. Чего не сделаешь любви ради!
Сидим в душной комнате. На столе бутыль, стопочки со шливовицей. Пьем кофе. Заправляет беседой тридцатишестилетний бритоголовый Слободан. Он воевал (оно и видно) на границе с Албанией, не пропускал бандформирования в Косово. Рассказывает о русском добровольце.
— Рус — брат, — суровые черты лица смягчаются, хриплый голос наполняется итальянским нежным звучанием.
— Ельцин, Иванов, Черномырдин, Милошевич, — хрипота доходит до удушья, слов ему и так не хватает, а эти вообще труднопереводимые. Поясняет их непристойными жестами.
— Понимаю, понимаю, можно без жестов! — прерываю его.
— Жена есть? — увожу от политики, пока не пошел за автоматом.
— Никако.
— Зашто? — перехожу на сербский.
Вступает отец Петр. На пальцах показывает, сколько он должен иметь детей. Слободан довольно смеется. Смотрю на него. А ведь, по большому счету, — душа человек. Как он говорит о России! И ведь уже полагал душу свою за други своя. Протягиваю им образочки. Друг Слободана достает из портмоне иконку Св. Великомуч. Параскевы. Слободан приподымается, вытаскивает из заднего кармана брюк (!) подобный образ:
— Света Петка.
Они знали, что брать с собою в бой. Показываю на нагрудный карман отца Петра:
— Здесь место иконе.
— Нэмо, — воздыхает Слободан.
— В брюки — нэ можа.
Слободан кивает и опускает мое благословение себе за пазуху.
На прощание, у недостроенного дома фотографируемся. Слободан левой ручищей прижимает к себе рус-брата.
— Зовите на новоселье, — обращаюсь к боевому другу Слободана.
— Молим, молим, — кланяется с худенькой супругой.
Все вместе машут, пока не исчезаем за поворотом.
И снова, при бешеной скорости, дороги, ямы. Чтоб не забыть в прощальной суматохе, передаю отцу Петру медный образок Боголюбской иконы Богородицы. В отличие от бумажных, у меня с собою их несколько.
— Хвала лепо, — растроганно благодарит мой покровитель.
— Вам хвала, все могло быть, сегодня Вы рисковали.
Смеется: «Сами рисковали».
Иеромонах Роман.
|
