иерей Александр Зубков.
православный христианин (священник)
Тема: #59488
Сообщение: #2112805 06.06.06 15:19
|
3.
В наших отношениях наступила, естественным образом, пауза. Обе дамы оказались целиком поглощены процессом деторождения, заодно можно было всё обдумать, взвесить, не горячась и оценить все превратности судеб наших юных друзей. Жалко, конечно, было Игорька, но и Вику тоже жалко, притом её понять нам было несколько проще. Решили, пока есть чем заняться, подождать, как дальше дело пойдёт.
В нужное время Марина родила мальчика, а Виктория, чуть позже, девочку. Потом пришло время похвастаться друг перед другом прибавлением, и мы, как более опытные в этом вопросе, решили первыми нанести визит молодой семье, и поглядеть, пользуясь случаем, как устроилась Вика на новом месте.
Хиповые флэты все немного похожи между собой, образ жизни налагает свой отпечаток на любое жилище, а хиппи, которые никогда его, собственно говоря, и не старались замаскировать, жильё своё всегда попросту норовили приспособить “под себя”, постепенно вырабатывая свой, ни на что не похожий, “стандарт”. Но, войдя в Мишину квартиру, мы сразу поняли, кто в доме хозяин. Плетёный абажур, массивный шкаф в углу, лоскутный плед на обширном самодельном ложе: было такое впечатление, что обширное пространство старинного дома внезапно сжалось до размеров “хрущобы”, оставив в неприкосновенности содержимое. Подумалось сначала - хозяйственная Вика просто перетащила к Михаилу весь нажитый скарб, но, приглядевшись, поняли мы, что весь этот дизайн создан заново, кропотливо вплетён в новую реальность – это и давало волю гармонии всего интерьера в тесных рамках пятиэтажки. Разве что основная комната теперь принадлежала расположившемуся в самодельной же колыбельке чаду, а тусовка происходила на миниатюрной, но от этого не менее уютной кухне, соответственно для того оформленной. Сам Миша нам сразу понравился, в первую очередь своей невозмутимой приветливостью, спокойствием и страстью к рассуждением. И внешне он был хорош: высок ростом и длинён хайром. Первая неловкость быстро исчезла, а к концу вечера казалось, что так и было всегда, что так всегда и было нужно.
Близкими друзьями мы не стали, круги общения у нас были, всё-таки, разные, но виделись достаточно регулярно, мало того, что у жён всегда был повод обсудить общие проблемы, как это и полагается жёнам; так и мы с Михаилом с удовольствием зависали в долгих вечерних телегах, на которые он был большой мастак. Спустя положенное время Вика родила ещё дочку, а Михаил, не без Викиного участия, поступил в Строгановку. Тусовки в их доме стали реже, но тем удобнее стало иногда нагрянуть к ним, оставив подросших уже детей учиться самостоятельности, и, слушая как копошатся за стенкой Вика с Мариной над бэбиками, пускать с Михаилом дым в потолок и вести неспешные, потому что очень важные разговоры:
Василий, что вот ты упёрся лбом в Евангелие, будто бы кроме него ничего достойного и нет? Ты Бхагаватгиту читал?
Читал. И Бхагаватгиту, и Коран, и Тору, и даже Книгу Перемен. И ещё в школе Маркса заставляли учить, и дедушку Ленина. Я даже труды Сталина, Мао Дзе Дуна и Ким Ир Сена читал когда-то.
Ну и что же ты? Почему именно Евангелие? Я не отрицаю, это, разумеется, одна из величайших книг, но лишь одна из многих, понимаешь? За долгую историю человечества у него было огромное количество мудрых учителей, да ведь в каждом туземном племени, врубись, свой Учитель, который умеет объяснить соплеменникам, что да как, по большому счёту, вокруг происходит, по мере их надобности и разумения. Нет на земле такого папуаса, которому не было бы окончательно ясно, что и откуда взялось. Даже если вокруг никого нет совсем, любой человек сам всегда изобретёт для себя абсолютно неопровержимую теорию, которая всё ему же и растолкует. А что никак не объясняется, то, значит, Бог и есть. Вот и получается, что Бога у кого больше вокруг, у кого меньше – как кому нужно. Но Бог, настоящий Бог, понятное дело, непостижим; поэтому-то и накопилось за всю историю столько теорий, религий и философий, что люди лишь делали шажок в его сторону, чаще всего из чисто меркантильных соображений. Просто книги, отражающие все эти духовные искания, могут быть хорошей платформой для собственных размышлений, нельзя отказывать себе в удовольствии считать, что ты не дурнее прочих представителей этого рода.
Но ведь в Евангелии как раз и сказано, что непознаваемый Господь принял облик человеческий, что бы мы, наконец, понять его смогли, чтобы утешилось человечество после стольких, как ты объяснил, метаний.
Это почти в каждой подобной книге говорится, под разным соусом. Ведь чтобы в какое-либо учение уверовали, обязательно надо огорошить чем-нибудь неоспоримым, иначе останутся сомнения, а в религии этого допускать нельзя, сам понимаешь. Вот ты всё-таки можешь мне в двух словах сказать, почему для тебя Христос – Бог, а остальные нет?
Ну, во-первых, в Евангелии так прямо и сказано, что Господь Бог, Творец Неба и Земли, един, и представляет его нам Сын его, Иисус Христос, а приблизиться к нему помогает нам Дух Святой. И никаких прочих “богов” попросту нет. А относительно себя сказать могу только, что чувствую – в Евангелии написана правда.
А в прочих Великих Книгах, по-твоему, брехня?
Не знаю, Миша, честно могу сказать, не знаю. Наверное, не разобрался ещё. Всё, знаешь, некогда - то одно, то другое…
А вот и зря. Хочешь, расскажу тебе про секту “кочерыжников”?
Батюшки, это ещё кто?
Да, можно сказать, и я тоже. А суть дела вот в чём. Представь себе кочан капусты. Так вот, истина – это кочерыжка, а листья капустные, это всякие учения, теории и религии человеческие, которые от нас эту Истину закрывают. Что бы до кочерыжки добраться, надо, хочется того или нет, а все листья ободрать. Значит, в идеале, необходимо изучать всю духовную мудрость человечества, но не для того, чтобы на ней зависнуть, а для того, чтобы, поняв суть каждой теории, её отринуть. Когда всё будет изучено и отброшено за ненадобностью, останется только она, кочерыжка, то есть, Истина.
Бог тебе в помощь. Я же человек замороченный, у меня дел куча, мне пока и с Евангелием тепло на свете живётся. Как перестанет хватать чего, я к тебе за советом обязательно приду.
Тогда, раз ты такой христианин непоколебимый, я тебе подарок сделать хочу. Нам тут задание для курсовой дали, зачет я уже сдал, теперь могу тебе презентовать.
Михаил долго рылся на стеллажах среди всякой ерунды, так характерной для натур творческих, и, наконец, извлёк замечательный керамический крестик, копию, как он пояснил, креста византийского, девятого века.
Я знаю, ты протестант, тебе крест носить, вроде, и не положено, но прими как феньку – я-то и подавно не христианин, и делал его, всё-таки по заданию. Просто прикольная вещица получилась, тебе она скорее пригодится.
Крест мне понравился чрезвычайно. Массивный, почти равносторонний, с рельефным Распятием, он впечатлял своей архаичностью, но был тёплым и уютным, с ним не хотелось расставаться никогда. Михаил сразу сообразил кожаную тесёмочку и торжественно надел крест мне на шею.
Я действительно когда-то принял крещение в Эстонии, у Евангельских Христиан Баптистов, но членом общины не стал – какой из меня баптист в те-то годы! Поэтому считал себя “округлённо” протестантом, христианином сам по себе, мне было этого достаточно. Крест, действительно, мне не был положен, но, памятуя своё независимое в этом вопросе положение, я периодически носил на шее подаренные, или ещё каким способом попавшие ко мне кресты; с некоторыми у меня связаны были даже некие мистические переживания. Но, по сути, крест оставался для меня одухотворённой фенечкой, а заодно и отличительным знаком христианина вообще. Поэтому, принял я Мишин подарок с должным почтением, пообещав носить его долго и не снимая, в знак нашей дружбы.
Я успел привыкнуть к приятной тяжести креста, тем более, что короткий кожаный шнурок и не давал возможности его снимать, а завязан узел на том шнурке хитромудрым Михаилом был насмерть. Да я, по правде сказать, и не пытался этого делать. Времена стояли непонятные, мнение своё в открытую, особенно по вопросам религии и прочих непонятных народу вещей, высказывать никто не решался – можно было запросто угодить в ретрограды, враги перестройки, то бишь, в сталинисты, а значит – фашисты. Тогда было принято хвалить, умилённо закатывая глазки, всё что до того было не принято: без штанов пошёл по городу – герой, панком стал душераздирающим – передовик, наркоты обожрался – жертва тоталитаризма. Поэтому даже уцелевшие ещё на работе профорги, парторги и прочая гэбня криво расшаркивались при виде моего, действительно вызывающе подвижнического креста. Короче, собой и крестом своим был я очень доволен. Но ведь не бывает в жизни так, чтобы что-то, чего и объяснить невозможно, не взяло нас тёпленькими, да и не озадачило.
Заходи, гостем будешь, - Михаил широким жестом пригласил меня внутрь, - рассказывай, что стряслось. Вичка с бэбиками гуляет, так что садись, спокойно, и рассказывай.
Я думаю, Миш, - я нервно затянулся предложенной папиросой, - я думаю, что только ты по достоинству оценишь эту телегу. Крест твой тут такое отчебучил…
Неужто научил мантры петь?
Не знаю. После такого, я врубаюсь, в прошлые времена люди запросто мир бросали и проводили остаток дней где-нибудь в скиту, в постах и молитвах. А мы-то, дураки сиюминутные, поэтому не знаю, послушай всё с начала, и сам реши, что это.
Небось нагоняешь сам на себя, ты ж у нас впечатлительный. Впрочем, я весь внимание.
Помнишь, я говорил тебе, что приятели мои в Индию поехали оттянуться? Так вот, вернулись они с неделю назад, довольные, впечатлений набрались всяких, подарков всем навезли кучу. Кому что, а мне досталась свастика из слоновой кости, маленькая такая, на шее носить можно. Пару дней она у меня так лежала, пока цепочку не подобрал соответствующую. Потом Марина нашла где-то то, что нужно, так я сразу свастику эту на себя и напялил. В зеркало глянул – красота: крест тёмный такой, на коже, и под ним свастика желтоватая на серебре – класс! В голову сразу полезли всякие телеги об арийцах, и прочая чушь. Весь вечер ходил, собой любовался, а когда спать ложиться собрались, Марина попросила свастику эту всё-таки снять: необычная она, говорит, вид у неё какой-то кусачий. Я и снял её без лишних уговоров – непривычная фенька ещё, думаю, ночью запутается, мешать будет. Повесил в изголовье на светильник и уснул. Утром просыпаюсь как всегда в притык, на работу убегать, вскакиваю, привычным жестом хочу крест поправить, а его нет. Вот, думаю, незадача, оборвался шнурок некстати, и давай его в постели искать, под подушкой, в одеяле. Тут Марина подходит, что ищу, интересуется. Я, не прекращая ковыряться в белье, объясняю, что вот крест, дескать, делся куда-то. Причём, заметь, про свастику забыл начисто, поверь, будто и не было её. Слышу, Марина примолкла, а потом как-то неуверенно так говорит: “Да вот же он, лежит”. Я голову поднял, и обомлел: лежит крест на столике с марининой стороны и, что самое удивительное, шнурок на нём цел!
Вот это да!
Вот так вот. У меня до сих пор мурашки по коже, когда хоть на секунду представлю, как это могло произойти, мистика. Мне пришлось узел твой разрезать ножницами, чтобы надеть крест обратно, вон погляди. Так что ты думаешь по этому поводу?
А свастика куда делась?
Она-то как висела так осталась висеть. Просто, я её на себя одевать больше не рискну. Так какие мысли у тебя обо всё этом?
Думаю, Василий, что мир этот устроен кем-то куда как круче, чем можем мы себе представить, даже если и раздуемся как индюки от важности. Больше ничего пока сказать не могу.
На том и разошлись, озадаченные. Но через пару дней Миша сам пришёл ко мне, и по виду его я сразу понял, что он желает поведать мне нечто важное и поучительное.
Вижу, что не пустой появился, не томи, рассказывай.
Тебе про историю ту, с крестом, интересно продолжение узнать?
…!!!
Тогда внимай. Сам понимаешь, меня эта телега тоже зацепила за живое. Все эти дни я только и грузил ею всех, кто попадался. В конце концов, набрёл на знакомого, специалиста по китайским орнаментам, он заодно вообще теорией символов занимается, поэтому я решил, что ему это тоже будет интересно. Так он мне такое загнул, что и у меня теперь мурашки по коже бегают.
Не тяни, умоляю!
Слушай, постараюсь передать дословно. Итак, все символы, с начала времён, делятся на солярные и звёздные. Поскольку каждый символ, что бы ты из головы не накалякал, имеет свою энергетику, то в каждом из этих разделов есть своя градация, какой символ круче, какой слабее. Так вот, среди звёздных самый крутой - это иудейская шестиконечная звезда, звезда Давида; а среди солярных – свастика, катящийся крест, символ Солнца от древних ариев. Но если звезда Давида символ хоть и сильный, но уравновешенный, от него, как говорится, известно чего ожидать, то свастика, за счёт того, что она может “крутиться” в любую сторону – символ абсолютно непредсказуемый. Поэтому-то, во все времена, у всех народов, которые свастикой пользовались, от язычников славян и легендарных зороастрийцев, до современных “фашиков” было жесточайшее табу на ношение символа сего нательно. Можно на перстне, на посуде, на флаге, на фуражке или на танке, но только не нательно, что ты, как раз и нарушил. Приятель просил передать, чтобы ты благодарил всех богов, в каких веришь, что башку вместе с крестом не снесло, последствия могли быть любыми. Не по законам физики любые, а любые вообще, понял?
Наверное. Хотя что, не знаю пока. Сидит, понимаешь, внутри где-то эдакий пионер из советской школы, всё пытается мерить знакомым учебником. В вере любой ведь самолюбование страшнее всего, типа вот он я, а вот Создатель сам ко мне ухо приклонил. Такое, как раз и бывает, когда в самом нутре засело, что Бога попы придумали. А посему, когда вот так, фейсом об тебл тебя, торопеешь больше от несостыковки того, что воображал о себе, с тем, кто ты на самом деле есть.
Посидели мы ещё с Михаилом, повздыхали, почесали репы, да и разошлись восвояси, как было сказано в одном из ранних рассказов Горького “умнее, чем были до того”.
4.
В самый разгар весны, когда измученные авитаминозом, слякотью и перестройкой душа и тело находились уже на грани последнего предела, в Москве появился Белинский. Он приехал ненадолго, в командировку, в Институт Археологии, сдавать отчёт за минувший полевой сезон и получать “открытый лист” на сезон будущий. Остановился, как всегда, у нас.
Ну, давай, вводи в курс дела, какие тут ветры дуют?
Ужасные. Белинский, забери меня отсюда, на весь сезон забери. Прямо завтра, если дашь добро, увольняюсь и уматываю прямо с тобой вместе.
Погоди-погоди, как это так? Я-то был уверен, что если кому и живётся сейчас веселее всех, так это тебе. Во-первых, из Москвы новости одна другой хлеще, и ты, как я понял, в самой их середине. Да и досуг твой забит, как всякому пожелаешь – рок-лаборатория, сейшена, тусовки всякие. Во-вторых, семья, дети, что Марина скажет?
С Мариной я как-нибудь улажу. Дети подросли, полгода без меня проживут, с финансами тоже, кажется, в порядке. Слушай, я, пожалуй, и впрямь с тобой мотану отсюда.
Да я и не против, но в чём причина, на самом-то деле?
В степь хочется. На свежий воздух. Устал я от вранья, сил моих больше нет. Врут все: и в телевизоре, и в газетах, и на митингах. Эта самая “гласность” обернулась такой парашей, что не приведи Господь! И не в самом вранье дело, ко вранью, как таковому, мы с детства привыкли, сами мастаки в этом деле, а в том, что лажа теперешняя облеклась в форму той самой правды, которой так при совке не хватало всем. Ты посмотри, как ловко нынешние “вожди” жонглируют такими вещами, с которыми никто спорить не собирается. Толпа уши развесила, думает, дожила до счастья народного. Фигушки! Даже не вдаваясь в то, кто им мозги пудрит, кем, то есть, они были только что, и невооружённым глазом видно, что брешут в наглую. Надо быть окончательно отмороженным совком, чтобы всерьёз поверить, что то, к чему “прорабы перестройки” зовут, принесёт кому-нибудь много радости в жизни. Точнее, кое-кому уже приносит – жулью всех мастей. И ещё: для хиппи трудно быть националистом, но историей всё-таки я баловался на досуге, и не даёт покоя мне слишком прямая национальная аналогия заводил сегодняшних с вождями года семнадцатого. Мало того, поголовное большинство нонешних как раз прямыми потомками тем, вдобавок, и доводятся. Потому и на Сталина так злы, что предки их – сплошь “пламенная ленинская гвардия”, которую тот пощипал. Поэтому и не верю я не единому их слову, да, к счастью, не я один. И в рок-музыке та же история: двигают лишь тех, кто этой власти выгоден. Прочих держат в загоне, что клубами называются, а надо, так могут и вовсе того… Были случаи, с виду непонятные. Устал я от всего этого.
Так впереди-то что?
Не знаю. Я же не член ихней ложи. Полёт не тот, да и профилем не вышел. Одно могу сказать: чувствую, что наползает какая-то тёмная липкая дрянь, подминает она всё под себя, а поскольку, как мне кажется, убежать от неё никому не суждено, так хочется хотя бы передохнуть чуток в ваших пампасах. Туда оно ещё не скоро долезет.
Вот так и увёз меня “атаман” Белинский с собой в степь на те чудесные полгода. А когда вернулся я обратно, то началась у меня совсем другая работа, вместе с ней и жизнь пошла совсем по другому, и не заметил никто за работой той, что вокруг оказалась другая страна, с другим флагом, гимном и строем. Только власть почему-то осталась прежняя.
И другая новость ждала меня в Москве: Миша Павлов совершенно неожиданно вдруг сел плотно на иглу, Вика, перепуганная предыдущей историей, сбежала от него вместе с детьми и какое-то время жила в хиповых “бомжатниках”, модных тогда. Потом до нас дошли слухи, что Михаил оказался реставратором в далёком монастыре “Оптина Пустынь”; а потом, наконец, забрела к нам осунувшаяся Вика и сообщила, что ей обломился домик неподалёку от того же монастыря.
Сваливаю туда, с твёрдым намерением обратно сюда не возвращаться. Хватит. Совершенно убеждена, что в Москве жизни у меня никакой никогда не будет. И детей растить лучше, наверное, на свежем воздухе.
А как же Павлов? Может там всё наладится?
Сомневаюсь. Мы ведь и не враги даже теперь. Просто столько всякого наворотили за последнее время, что сначала начать уже не получиться. Слишком много всякого.
Ну, мы к вам в гости теперь туда соберёмся как-нибудь, там красиво, говорят.
Это запросто, - Вика даже оживилась, - дом просторнейший, всем места хватит. А места там, ребята, просто волшебные. С детьми будете приезжать, там им раздолье. Видите теперь, может и действительно всё к лучшему, посмотрим.
Но в Оптиной Пустыни мне довелось побывать совсем не скоро. Несколько лет подряд моя новая работа целиком занимала всё моё время, а так же мысли и фантазии. Марина, напротив, зачастила к Вике, приезжала оттуда неизменно взбодрённая, с кучей приветов от Михаила, Вики и ещё некоторых, так же обосновавшихся там наших знакомых. Марина и в Москве стала ходить в Храм, что недалеко от нашего дома, дети с удовольствием её сопровождали, затем поступили в воскресную школу, разговаривать с ними стало ещё интересней. Я же, отложив вопросы вероисповедания на потом, занят был совсем другими делами, которые дали мне возможность, кроме всего прочего, бывать и в Европе, где я, дурачась, тырил для Марины на Монмартре цветы, и за океаном, в Америке. Там мой крест и преподнёс мне очередной урок.
Поздней весной я праздно шатался по Вашингтону, и на одной из улочек старого Джорджтауна решил спрятаться от жары в маленькой кафешке. Не успел я оглядеться в ней как следует, как бойкий латинос из-за стойки неожиданно ткнул мне в потную расхристанную грудь и быстро выдал:
Христос Воскресе!
Я, честно говоря, офигел.
Ю Рашен Ортодокс? – латинос кивнул на крест.
Йес. – брякнул я и тут же устыдился.
Май гёрл-фрэнд ис рашен эмерикен, - забормотал тот немедленно, - со, ай ноу мэни эт рашен.
Тэл ми сам елс, фрэнд, - стыд, почему-то не проходил.
Весельчак немедленно приложил к ушам два банана со стойки и выпалил, таращась:
Ты макака!
Мы долго хохотали с ним над шуткой, потом я нахлебался “колы” и пошёл дальше, разглядывая окрестности, и зачем-то бормоча себе под нос:
Рашен Ортодокс. Рашен Ортодокс…
Немного времени спустя, в Москве, появился и веский повод, и возможность выбраться-таки навестить друзей, чем я не преминул воспользоваться. В хату к Виктории я зашёл смело, и ни капельки не удивился плетёному абажуру, массивному шкафу и лоскутному пледу. Обстановку дополнила лишь русская печь, а в красном углу теплилась лампада перед Образами.
А Миши Павлова больше не существует, - Виктория, расставляя на столе чай и вкусности, красиво выдержала паузу, - есть теперь инок Макарий. Недавно совсем он постриг принял. Теперь на конюшне в монастыре трудится, завтра можешь навестить его.
Значит, не сложилось тут у вас?
И незачем, - взгляд у Вики был совершенно спокоен, - завтра обязательно зайди к нему, он будет очень рад, покажет всё тебе, расскажет…
Я застал Макария в маленькой келейке при монастырской конюшне за интересным занятием: сидя за столом, Макарий деловито строгал на доске какие-то то ли ветки, то ли коренья, ссыпая потом это в заварочный чайник.
Никак колдуешь, отец Макарий, - сумел-таки я устроить сюрприз.
Господь с тобою, - Макарий сделал вид, что ни капельки не удивлён моим появлением, - отцу Антонию с дальнего Востока лимонник прислали, вот мы теперь и радуемся хорошему чаепитию. Ты знаешь, какая замечательная вещь – дальневосточный лимонник! Вот веточки – чистейший стимулятор, а плоды его – транквилизатор, а, главное, всё абсолютно природное!
Чай и впрямь получился на славу, после него тянуло не только на разговор, но хотелось при этом ещё либо скакать вокруг стола верхом на табурете, либо с песней взять, да и обежать весь монастырь раза три подряд. Решили, правда, ограничиться разговорами.
Вот, Василий, как получается – искал я правду повсюду, в какие только дебри не забирался, а она вот, совсем рядом, на самом, можно сказать виду и есть. Вот радость-то какая! А ты, так и ходишь в баптистах? Может пора всерьёз призадуматься над этим вопросом? – в голосе Макария появились знакомые павловские нотки. – В жизни ведь больше всего чего нам не достаёт? Таинства. Если бы люди по природе своей довольствовались тем, что и так понятно, то незачем им было и в небо смотреть, правда? Вот и к Евангелию нельзя подходить баптистским способом, с одним лишь рассудком наперевес. Дескать, щас я тут пойму всё досконально, тогда Господь, глядишь, и сподобит меня благодати, согласно моим достоинствам. Нет! Как раз в Евангелии самая что ни на есть Великая Тайна и сокрыта. И прикоснуться к ней можно только через Таинство, коим лишь Церковь Христова владеет. Вот оно, счастье-то!
Вот примерно о том я и приехал с тобой поговорить. Сон мне приснился странный, с тех пор нет мне покоя, хоть ты тресни!
Вечно с тобой нечто эдакое! Снам верить, говорят, опасно. Но что приснилось-то всё-таки? Может мне и слушать не полезно будет.
В том-то и дело, что приснился мне иконостас. Натуральный Православный иконостас, вот такой, - я вынул блокнот и набросал схематично, - здесь Христос во Славе, тут Матерь Божия, но покоя мне не даёт вот эта фигура. То ли поманила она меня, то ли показывала что – не понял я. Но с момента пробуждения, а было это уже с месяц назад, и до сих пор всё только о ней и думаю. Кстати, когда проснулся, смотрю, а рука моя крепко так сжимает крест на груди, тот, что ты мне подарил. Поэтому и подумалось сразу, что тебе надо об этом рассказать, при случае. Сначала мы с Мариной все окрестные Храмы обежали, думали, что там найдём нечто похожее, и кто-нибудь нам объяснит, что бы это значило. Но либо иконостас совсем другой, либо, если и напоминает он отдалённо тот, так слова ни от кого путного не добьёшься. В лучшем случае плечами пожимают, а чаще просто шарахаются. Что скажешь, отче?
Не знаю, что и сказать. Впрочем, если уж тебе иконостасы по ночам снятся, пора, значит, подумать о воцерковлении. Хватит болтаться сам по себе. Вот такое моё мнение.
Дай срок, Макарий, дай срок, не торопи только с этим. Поверь, я рад за тебя искренне, и Марина с детьми вопрос этот тоже решили уже давно. Но мне всё крепко обдумать надо, хотя кое в чём ты прав – это точно. Страшно иногда именно самому по себе быть. Раньше хоть эстонцы мои грели с тылу верою своей, но там теперь такая чума творится. Все никак собственным капитализмом не налюбуются, ни до чего больше дела нет. А тот, кто меня к крещению в своё время подвёл, так вовсе: получил от властей поместье своих предков обратно, смылся туда и перестал вообще с кем-либо из единоверцев здороваться. Так что и с этого бока теперь вакуум. Самое время призадуматься.
На всё воля Господня, Василий. А крест тот на тебе ещё? Надо же, сколько лет прошло. Потемнел-то он как, но такой же всё. Ты только перед крещением, как надумаешь, его сними, пусть останется просто фенечкой, на память об этом пути. Так лучше будет. Как память оставь его.
|