 Василий Гирин
 православный христианин
|
Потому, что я больше люблю Бога
Однажды к прп. Антонию пришел другой подвижник и спросил его: «почему я несу такой же подвиг, как и ты, а слава у тебя больше?». Антоний ответил: «потому, что я больше люблю Бога». Далеко не всех святых Господь прославляет на земле. Многие тихо и незаметно совершают свой подвиг для того, чтобы Господь в большей славе принял их в Царстве Небесном. Людям духовно неразвитым кажется, что зло царствует в мире. Но это прелесть: просто зло кричит о себе, а добро молчит, но действует. На самом деле, Господь правит миром, и множество великих святых неведомо живут среди нас и преображают землю.
Одним из таких святых является девятилетний мальчик Сережик Старк (30.05.1930-19.02.1940), сын известного священника и старца Бориса Старка. Он сразу привлекал к себе внимание озорным характером и особенной живостью.
Тук-тук-тук в дверь. «Кто там?» В щелке появляется свежеумытое детское лицо, такое ласковое... чуть-чуть заискивающая улыбка – и нельзя не впустить, хотя и пол подметать нужно и торопиться... А Сережик в одну минуту уже во всех трех комнатах побывал, все осмотрел, и под кровать залез: что-то там интересное увидал, и па чердак сбегал, и железку какую-нибудь сломанную разыскал и просит позволения взять ее — и ни в чем нельзя отказать, и рассердиться на беспорядок нельзя, когда видишь эти лучистые глаза, эту, такую подкупающую, детскую доверчивость.
Его привлекала большая свобода, привлекал маленький велосипед, на котором он по очереди с моим племянником катался и, к моему великому ужасу, летел сломя голову, без тормозов, с раскрасневшимися щеками, горящими глазами, с невероятным увлечением и задором.
Ему было не больше трех лет, когда на Рождество, на елке, ему подарили много шоколадных зверушек и печенья в виде зайчиков, барашков и т. д. Сережик любил сладости и шоколад, как все дети, но зверьков есть не стал: он бережно выбирал их из другого печенья, складывал в коробку и прикрывал ватой. Через некоторое время он как-то был с матерью на базаре и, проходя мимо мясной, спросил: «Что такое мясо?»
Пришлось ему объяснить. Вернувшись домой к завтраку, он наотрез отказался от мясного блюда. Никакие уговоры и просьбы не подействовали. С этих пор он никогда мяса не ел. Но это было не отвращение к мясу, а принципиальное решение. До этого Сережик очень любил ветчину и телятину. Как-то он спросил: «А что, ветчина — тоже мясо?» — «Да». — «Как жаль, я ее так любил». И больше никогда не пробовал.
Рыбу он ел. «Почему же ты ешь рыбу, а мяса не ешь? Рыба тоже живая», — говорили ему. Сережик отвечал: «Рыба не дышит воздухом».
Родители боялись, что он ослабеет без мяса, пытались его обманывать. Долгое время уверяли, что сосиски делают из рыбы или же из какою-то «морского конька», который живет в воде и не дышит воздухом. Сперва он верил, но потом, когда узнал, что сосиски тоже мясо, горько плакал и упрекал родителей: «Зачем вы меня обманывали?»
Как-то Сережик после обедни в церкви на улице Дарю был в гостях у о. Никона (Греве). Отец Никон дал ему большой банан. Сережик сидел, поглядывал на банан, но не ел его и не трогал. Его несколько раз угощали. Наконец мать спросила его: «Что же ты не ешь банан?» Он ответил: «Вы меня опять обманываете: Она была гусеницей, и у нее оторвали лапки...»
Нет, это не было отвращение к мясу, это была любовь ко всему живому, ко всему, что «дышит воздухом» и имеет право на жизнь. Но, вместе с тем, Сережик уже тогда знал, что монахи никогда не едят мяса, и, главным образом, это было у него монашеское решение. Твердый, сознательный отказ от мяса. Не вегетарианский, а монашеский взгляд рыбу есть можно, ведь Спаситель ел рыбу.
Встреча с о. Никоном сыграла большую роль в жизни Сережика. Это был первый монах, с которым он сблизился и который стал его духовным отцом. Как маленький мальчик понимал монашеский путь, как он объяснял себе монашество? Один Господь это знает. Но решение стать монахом явилось у него естественным, и никогда ни о чем другом он не мечтал, не менял своего решения, как это часто делают дети. Он говорил своим родным: «Я вас очень люблю, а все-таки от вас уйду».
И это свое решение он держал в глубине своего сердца, не говорил о нем, — так же, как не говорил, почему он не ест мяса. Как-то ужасно стеснялся, если его об этом спрашивали или вообще обращали на это внимание. Назвали его в честь великого подвижника и наставника русского монашества, но ему как-то ближе всех святых был преподобный Серафим. Сережик был еще совсем маленьким, когда мать рассказала ему житие преподобного. С тех пор он постоянно говорил: Я хочу быть, как преподобный Серафим. Ведь преподобный Серафим ел одну травку, почему же я не могу? Я хочу быть, как он!
Все это не мешало Сережику быть веселым, живым, жизнерадостным мальчиком, шалуном — и каким шалуном! Достаточно было посмотреть на эту круглую веселую рожицу, увидеть его исцарапанные, грязные коленки, ручки, которые так и лезли в карманы, что строго запрещалось. А в карманах-то чего-то не бывало! Всякие сокровища в виде камешков, железок, пробок, веревочек — самые мальчишеские карманы. И при этом глаза, такие глаза — сияющие, веселые, искрящиеся. В них — и свет, какой-то внутренний, и жизнь, и шалость детская. Но шалости его были просто шалости. Никогда ничего плохого в них не было.
Семи лет Сережик поступил в русскую гимназию. Все там его знали как веселого шалуна, которою и из-за стола не раз выгоняли за озорство, — но все его любили. Бывшие гимназистки с ужасом вспоминают, как он шалил по дороге в автобусе, как перекидывался ранцем с другими мальчиками. Кондукторы автобусов все знали и любили его, да и нельзя было его не любить.
И вот в душе этого веселого, жизнерадостного ребенка глубоко и ясно запечатлелся закон Христов, закон Любви и Правды. В жизни для него все было ясно. Да — да Нет — нет. А что сверх этого, то от лукавого (Мф 5,37).
До принятия священства о. Борис с семьей жили в одном из пригородов Парижа, в большом квартирном доме Сережик часто видел на улице нищих, ожидающих подаяния, с надеждой озирающихся на окна домов и квартир. Видел, как иногда из этих окон нищим кидали монетки. Этого он не мог выносить! Зачем кидают деньги, зачем заставлять нищих нагибаться"? Сколько раз он сбегал по лестницам, чтобы подать нищему или же подобрать и подать ему то, что кинули другие. Он спрашивал свою мать: «Можно позвать к нам нищих обедать? Почему ты зовешь к нам обедать людей, которые сыты и хорошо одеты, а не зовешь нищих, которым вправду надо дать есть?» Как трудно ответить на такой вопрос!
Сережик вообще любил нищих. На Пасху в церкви на улице Дарю он просил позволения христосоваться со всеми нищими на паперти и ужасно огорчался, что ему этого не разрешали, огорчался серьезно и не понимал, — почему? Фальшь жизни, неправда наших условностей глубоко оскорбляли его. Почему в подворье, после прощальной вечерни так хорошо все просят друг у друга прощения, а если потом мы встречаем знакомых и даже родных, то у них не просим прощения''? Почему дома, на подворье, у о. Никона перед обедом читают молитву, а у знакомых просто садятся за стол? Почему мы не можем у них прочесть молитву? Ему казалось, что когда прочтут молитву, когда батюшка благословит еду, и еда-то становится вкуснее.
С церковной жизнью Сережик сроднился рано, прислуживал в церкви на улице Дарю, всегда одинаково с любовью и радостью собирался в церковь. Прислуживал вместе с папой. Ему было семь лет, когда о. Борис в день св. Александра Невского был посвящен во диаконы. Как Сережик переживал это! Во время Литургии он стоял на правом клиросе, откуда все хорошо видно. В алтаре находился владыка Владимир Ниццкий, который обратил внимание на это сияющее детское лицо и спросил: Кто этот мальчик с таким ангельским лицом?
Весь этот день Сережик не отходил от отца, ему хотелось сидеть прямо около него. Это был уже не просто папа — «Папик», а папа — духовное лицо, священное, церковное.
Когда о. Борис сделался священником, Сережик всегда прислуживал ему в церкви. Как трогательно и умилительно было видеть их вместе! Высокая фигура о. Бориса — и рядом маленькая фигурка в стихарике, черная головка, поднимающийся кверху нежный детский профиль, внимательные, серьезные черные глаза. В церкви в этих глазах не было и тени обычной шалости. Когда я узнала Сережика, то всегда поражалась той перемене, которая происходила в нем во время богослужения. В его прислуживании в алтаре не было никогда шалости, которую так часто, к сожалению, видишь у мальчиков, раздувающих кадило играющих с церковными свечами, прислуживал Сережик всегда с благоговением, с таким особенным, до конца серьезным выражением лица, но это была не внешняя дисциплина, а внутреннее чувство, настоящая молитва Он чувствовал Бога, ходил пред лицом Божиим. В церкви все для него было свято, все преисполнено дивной стройности и красоты И он в своем стихарике, около папы, составлял частицу той стройной гармонии, участвовал в богослужении, со всем усердием детским служил. МЫ с папой служим, — говорил он.
Часто в метро, в автобусе мать видела, что он шепчет молитву. Глаза серьезные, губы по-детски шевелятся; четок нет, так он пальчиками перебирает. Или вытащит из кармана пачку билетов метро, которые он собирал, и по ним отсчитывает молитву Иисусову.
Он вообще молился удивительно горячо и сознательно. Когда умерла его бабушка (ему было тогда 6 лет), в первый раз после ее смерти он стал на молитву — и с трудом мог перевести бабушку из числа живых в число умерших. Он помолился за живых — пропустил бабушку. Но когда начал заупокойную молитву, остановился и вот просто не мог помолиться о бабушке, как об умершей. Уткнется в подушку, поплачет, потом снова станет на молитву, опять дойдет до этого места — и опять остановится. В заупокойной молитве Сережик просто и реально сознавал души умерших людей.
Как-то родители уехали на два дня. Сережа тут же бросился писать маме письмо: «Милая Кисанька! Как ты доехала? Как Папик доехал? Когда я вас проводил я снаружи смеялся, а внутри плакал. Пишу у тети Тони только там у нее я нахожу утешение в своем горе».
Внезапно Сережа тяжело заболел. Он видел вокруг себя яркий свет и очень огорчался, что окружающие его не видят. Перед смертью он сказал: «я еще не выучил таблицу умножения». Он пошел ко Господу просто и спокойно, с полной доверчивостью, так же, как бросался к маме на колени, понимая, что это самое безопасное место в мире.
Сережик 1930-1940

(А.Захаров. Часть материала взята из издания «Блаженны чистые сердцем ». М2004.)
|