Сологян Георгий Сергеевич
Армянская Апостольская Церковь
модератор
Помощник
|
Военный хирург выбился из сил над умирающим, не зная, как спасти его, но тут ему явился святой почивший хирург...
Николай Иванович Волков, военный хирург, ненавидел три вещи: бездействие, бессилие и тонкий, прерывистый писк монитора, означавший, что жизнь утекает прямо сейчас, сквозь его пальцы, из-под его скальпеля.
Уже четвертый час он стоял над распластанным на столе телом девятнадцатилетнего паренька из-под Вологды. Осколочное в живот. Классика этой проклятой войны. И приговор.
В брюшной полости было месиво. Кровь, смешанная с содержимым кишечника, заливала всё. Печень — как рваная губка, селезенки почти нет.
Волков работал как автомат, на одном упрямстве и литрах черного чифиря. Зажим, тампон, отсос, снова зажим. Он латал и шил, но кровь сочилась отовсюду, словно само тело не хотело больше держаться в своих границах.
Медсестричка, юная Аня, молча и быстро подавала инструменты, ее глаза были огромными и темными от ужаса и усталости.
— Давление падает, Николай Иванович... пятьдесят на тридцать.
Волков не ответил. Он и сам видел. Пульс становился нитевидным, писк монитора — всё реже. Всё. Это был предел. Он сделал всё, что мог, и даже больше. Хирург — не Бог. Иногда он просто свидетель.
Сняв перчатки, пропитанные чужой кровью и собственной беспомощностью, он отошел от стола и тяжело опустился на ящик из-под снарядов.
Прикрыл глаза, чувствуя, как гудит затылок. Сейчас он скажет Ане:
«Фиксируй время смерти». И пойдет курить, глядя на равнодушные кавказские звезды. Еще одна зарубка на сердце.
В этот момент полог операционной палатки бесшумно откинулся.
Волков даже не обернулся. Наверное, еще одного привезли. Он только устало прохрипел:
— Аня, скажи им, чтобы подождали. У нас тут… конец.
Но никто не заторопился, не зашумел носилками. Наоборот, в палатке установилась странная, густая тишина. Даже писк монитора, казалось, замер. Волков открыл глаза.
Перед ним стоял пожилой, статный врач. Незнакомый. В идеально чистом, хоть и старомодном халате.
Высокий крахмальный воротник, борода клинышком, пронзительный, властный взгляд из-под густых бровей. От него веяло не госпитальной смесью хлорки и крови, а чем-то забытым — морозом, карболкой и абсолютной уверенностью.
— Почему сидите, коллега? — голос был спокойным, но не терпящим возражений. Глубокий, с легкой хрипотцой.
Волков опешил. Кто это? Генерал из инспекции? Какой-нибудь заезжий профессор, о котором не предупредили?
— Я… всё. Там ничего не сделать. Массивное кровотечение, источник не найти. Все органы…
Старик, не слушая его, подошел к столу. Он не надевал ни перчаток, ни маски. Просто склонился над раненым, вглядываясь в кровавую рану с таким сосредоточенным вниманием, будто читал сложнейшую книгу. Аня замерла с открытым ртом.
— Глупости, — отрезал он, не поворачивая головы. — Вы не там ищете. Вся ваша беда в том, что вы смотрите на очевидные разрушения, а причина — в малом.
Он выпрямился и указал длинным, сухим пальцем вглубь раны.
— Вот сюда. Левее доли печени. Пройдите зажимом вглубь, вдоль нижней связки. Там ветвь воротной вены. Маленький осколок ее надсек. Она прячется в складке, потому и не видите. Она дает основной приток. Пережмите ее. Немедленно.
Волков смотрел на него, как завороженный. Сказано было с такой непререкаемой точностью и знанием, что спорить было немыслимо.
Это было похоже на приказ, который отдает даже не командир — а сама Анатомия. Не думая, как во сне, он встал, взял новый зажим из рук оцепеневшей Ани и сделал в точности то, что ему велели.
Его пальцы, только что дрожавшие от усталости, двигались уверенно. Он вошел зажимом в указанное место, нащупал то, что раньше казалось просто плотной тканью, и… щелкнул.
Кровь, которая до этого фонтанировала, заливая все поле, разом остановилась. Не иссякла, а именно встала, словно кто-то перекрыл главный кран. На дне раны стало чисто. И Волков увидел его — тот самый сосуд, ту самую проклятую ветвь, из которой смерть хлестала пол часа подряд.
— Давление пошло вверх! — почти вскрикнула Аня. — Шестьдесят… семьдесят на сорок! Николай Иванович, оно растет!
Волков, оглушенный, наложил лигатуру, потом еще одну. Теперь можно было спокойно ушивать остальное. Мальчишка будет жить.
Тяжело, с осложнениями, но будет. Внутри хирурга вместо свинцовой усталости разливалось горячее, пьянящее чувство победы. Он закончил основные манипуляции и повернулся, чтобы сказать своему спасителю что-то… поблагодарить, спросить, кто он, откуда…
Но в палатке никого не было.
— А где… профессор? — выдавил он.
Аня смотрела на него непонимающе.
— Какой профессор, Николай Иванович? Вы один тут были… Я думала, вы с собой разговаривали от усталости.
Он прошел к выходу, откинул полог. Ночь, тишина и далекие вспышки на горизонте. Ни следов, ни звуков. Словно и не было никого.
Через несколько лет, уже в мирной жизни, работая заведующим отделением в крупной петербургской клинике, Николай Иванович листал старый атлас по оперативной хирургии. И на одной из страниц замер, чувствуя, как по спине бежит ледяной холодок.
С портрета на него смотрел тот самый старик. Та же осанка, тот же властный, всевидящий взгляд. Взгляд, не признающий бессилия.
Под портретом была подпись: «Николай Иванович Пирогов. Основоположник военно-полевой хирургии в России».
Волков закрыл книгу и долго сидел в тишине кабинета. Он, хирург до мозга костей, материалист и скептик, вдруг с абсолютной ясностью понял: есть служение, которое не уложить в рамки земной жизни. Есть врачи, которые не оставляют свой пост. Никогда. Даже через сто лет после собственной смерти.
Эта история, передаваемая из уст в уста в медицинской среде, напоминает нам: истинное призвание — это вечность. И святость — это не всегда про нимбы и иконы. Иногда это просто скальпель в руке того, кто до последнего борется за жизнь, не зная границ между своим госпиталем и Царствием Небесным.
Автор: Сергий Вестник
|
