Татьяна Т.
православный христианин
Тема: #106094
Сообщение: #3984101
25.04.24 22:19
|
ВОСПОМИНАНИЯ ИГУМЕНЬИ ГЕОРГИИ (ЩУКИНОЙ), НАСТОЯТЕЛЬНИЦЫ ГОРНЕГО МОНАСТЫРЯ В ИЕРУСАЛИМЕ
"Родилась я 14 ноября 1931 года в Ленинграде. При крещении назвали меня Валентиной, что значит «сильная». И эта сила пригодилась мне с самых молодых лет. Мое детство прошло до войны, помню я его мало. Но страшное, голодное время блокады запомнила очень хорошо. Когда в городе наступил голод, сначала съедали все запасы, а потом сварили в пищу все, что только было сделано из кожи – подметки, пояса, сумки.
Голод заставлял людей делать страшные вещи… Однажды к нам в гости пришла мамина подружка. На комоде лежали наши продуктовые карточки, и она взяла их. Осталась только одна детская карточка – это 125 граммов хлеба на всю семью. После этого папа скончался от голода. Он умирал, а мама настолько была слаба, что не могла даже встать к нему. Десять дней он, уже умерший, лежал в прихожей. Квартира была вся пустая. Умерли все соседи, некому даже было вынести его.
Мы жили на первом этаже. Стекол в квартире уже не было, они разбились от постоянных сотрясений от взрывов. И поэтому окна у нас были занавешены одеялами и ковриками. Однажды началась страшная бомбежка, и на наш дом тоже были сброшены бомбы, солдатики сбрасывали их с крыши вниз. Мы сидели за столом, как вдруг рвется одеяло на окне, и к нам прямо под стол влетает снаряд. Слава Богу, ничего не загорелось. Это случилось еще тогда, когда папа был жив, и он сразу схватил снаряд большими щипцами и - в ведро. Тогда всем было приказано держать в своей квартире бачок или ведро с песком. Так мы были спасены.
Когда умер папа и мама слегла, Господь еще давал мне силы, и я ходила за хлебом и за продуктами, которые давали по карточкам. Помню, однажды, я пошла за хлебом в магазин. Мне взвесили сколько положено граммов хлеба, и я уже хотела брать его с весов, как вдруг хлеб мой у меня выхватили, это был какой-то мужчина. К этому мужчине еще другие подбежали, и все они стали друг у друга выхватывать кусочки – настоящая война завязалась. А я пошла домой без хлеба, иду и плачу горько.
В нашем доме, в подвальном помещении, стояли военные. Они меня постоянно видели, когда я ходила в магазин. И вот я иду плачу, а один из них манит меня рукой и спрашивает, что случилось. Я рассказала ему, как выхватили мой хлебушек, и что теперь я иду домой без хлеба. И вот этот военный, Царство ему Небесное, дал мне кусочек хлеба, который я принесла домой. Счастье еще было, что за водой я ходила к соседям, недалеко, в то время как многим приходилось ходить на Неву.
Когда мама послала меня к своей сестре Матрене сказать, что папа умер, я шла почти целый день, хотя она жила недалеко от нас, всего 3-4 остановки. Тетя Мотя, которая и воспитывала меня впоследствии, была одинокая и жила одна, так как детей не имела. Супруг ее, раб Божий Сергий, мой крестный, был моряком и погиб к тому времени. Она проработала в больнице Эрисмана почти 30 лет. В блокаду ей, одинокой, оказалось выжить легче. В больнице кто-то умирал, кусочек хлебца оставался…
И вот, когда я уже почти дошла до ее больницы, вдруг вижу: одна машина идет, другая. Я - в стороночку, потом вслед за ними завернула за угол и увидела площадь, и на ней сложены какие-то скирды. Я подумала, что это дрова, а оказалось - покойнички. С машин их сгружали и вот так укладывали друг на друга, и они долго лежали на морозе. Никакой возможности хоронить тогда не было.
Когда я тете Моте про папу рассказала, что он умер, к нам тоже приехала машина, и люди в белых халатах зашли в квартиру и на носилках вынесли всех наших покойничков. Господь помог пережить все это. А люди от голода и несчастий лишались рассудка. Вот такое было время. Ни воды, ни света, ни дров, ничего. Мертвый был город.
Эвакуация
Когда пробили Дорогу жизни, по Ладожскому озеру стали вывозить блокадников - сначала их везли на машинах, а потом сажали в поезд. Я обморозилась, и в поезде была уже без сознания. По пути следования все знали, что это везут блокадников. Люди приходили, приносили какую-то еду, потому что очень-очень нас жалели. Но в поезде смертность стала еще выше, потому что до крайней степени истощенные блокадники стали есть, а им нельзя было есть столько. И вот как только поезд останавливался, приходили врачи, санитары и сразу покойников выносили.
Когда мы доехали до Орехово-Зуево, меня и младшую сестричку Ниночку положили на одни носилки, и сдали с поезда в морг. Двух дорогих покойниц мама сдала, думая, что мы умерли. Ниночка действительно была похоронена где-то в Орехово-Зуево, в братских могилах. А со мной произошло какое-то чудо. Я или задышала, или зашевелилась, не знаю. А в морге лежали десятки, сотни покойников-ленинградцев. Очень слабых, их вывозили целыми тысячами из блокадного города, и многие из них умирали по дороге.
И я оказалась в морге. Кто-то увидел, что я очнулась. В общем, пришла я в себя уже в больнице. Ходить не могла. Помню, что мне дали коляску, я ездила в колясочке. У меня было обморожение, и врачи хотели ампутировать пальчики на обеих ножках. Но на левой как-то прошло, а на правой у меня нет пальчиков. Пролежала я 3 месяца – очень слабенькая была. И вот однажды утром приходит главврач нашего отделения и говорит: «Завтра, дорогие, выписывают все наше отделение». А куда? Он сказал только, что в Краснодарский край повезут, там тепло и есть еда. Мне было десять лет. Я лежу и плачу: "Где мама? Я к маме хочу". Главврач сказал: "И ты едешь вместе со всеми".
Про мою маму, конечно, никто не знал: жива ли она и где ее можно найти… И вот дальше произошло удивительное – почему я вижу над собой руку Божию с самых отроческих лет. Вечером того дня к нам вдруг пришла медсестра и принесла от моей мамы письмо на адрес главврача той больницы. Она спрашивала, живы ли такие-то девочки, ее дочки, или нет. Обратный адрес: Краснодарский край, Кавказская. Их туда увезли, блокадников. Но адрес был неточный: непонятно, Кавказская – это станица или станция. Видимо, мама писала еще из больницы. Главврач прочел: Краснодарский край. А дальше куда?! Все обрадовались, что мать все же жива, и можно меня к ней куда-то отправить.
Утром нас, 40 человек, собрали, попрощались с нами, посадили в вагон, а меня поручили проводнице, чтобы она высадила меня на нужной остановке. Она читает адрес на конверте, но не может понять, где меня высаживать. Повезли в Краснодар. На вокзале сдали в детскую комнату, ножку перевязали, накормили и уложили спать. Не знают, куда мне дальше ехать. На второй день утром меня отправили, в Тихорецк. Там тоже думали, куда эту девочку девать. Что-то узнавали, куда-то звонили. Потом опять на поезд посадили и поручили проводнице. Уже все знали, что эта маленькая худенькая блокадница разыскивает маму. Кто-то даже фрукты приносил, что для нас было немыслимо. Там в это время уже фрукты созревали… И вот подошла ко мне одна женщина, прочитала адрес на конверте и говорит, что именно туда она и едет, к родной сестре в отпуск. Проводница обрадовалась и попросила эту женщину довезти меня.
Вышли мы из вагона – жара, май на дворе, а я в валенках и во всем зимнем. Сначала пешочком прошлись, потом подвода какая-то нас подвезла. И вот так мы пришли в эту Кавказскую станицу, в дом сестры моей доброй провожатой. Меня там раздели, покормили и уложили на полу, я сразу уснула… Сквозь сон слышу: Господи, какой-то шум, что такое?! Открываю глаза – передо мной мама.
И столько было слез радости, не передать словами, все соседи собрались, плакали и радовались вместе с нами. Оказывается, что когда блокадников привезли на Кубань, в эту станицу, то всех размещали по хаткам, и у кого было хоть какое-то местечко. А моя мама попала к одной старушке, которая жила рядом с той женщиной, к которой ехала моя провожатая… Какой во всем этом промысел Божий!
Но вскоре снова пришла беда - подошли немцы. Они очень старались привлечь к себе население оккупированных территорий, даже открыли в станице храм. В школу – я в третьем классе училась – помню, приходил священник, читал молитву. Немцы предлагали ехать в Германию работать и многих вывозили – сначала добровольцев, а потом и невольников. Уже когда наши наступали, немцы стали хаты поджигать, расстреливать людей, виселицы устроили. А мы – мама, я, двоюродная сестра Лидочка и хозяйка, спаслись, потому что десять дней просидели в погребе у той бабушки, у которой мы жили. Погреб был на огороде, далеко от дома, поэтому нас и не поймали.
Потом, когда наши партизаны окружили станицу – с той стороны, где немцы и не ожидали, тогда мы и вышли. Одна беда миновала – от немцев мы спаслись, но вскоре началась эпидемия сыпного тифа. Мама заболела и скончалась, ее похоронили на кладбище, за станицей. Так я осталась круглой сиротой.
Детдом
Сначала нас с Лидочкой отправили в Ивановскую область, там жили уже эвакуированная мамина сестра и подруга. Но долго мы там не задержались. В начале 44-го мы приехали на Валдай, где в деревне Ивантеевка жили бабушка, еще одна мамина сестра и брат, тоже эвакуированные из Ленинграда. Шла война, ни магазинов, ни школы не было, много стояло сгоревших домов. И тетушка Дуня, мамина сестра, тоже сказала, что не может нас двоих взять к себе, и отдала нас в Валдайский детдом.
Там, слава Богу, мы пробыли недолго. Когда расспросили меня про оставшихся родных, я сказала, что у меня две тети, мамины сестры, живут в Ленинграде. И нам написали какие-то справки, что мы едем в свой город к родственникам, и отправили в Ленинград – без сопровождающих. А на станции Бологое нас с Лидочкой высадили. Это потому, что все возмущались, почему девочкам несовершеннолетним не дали никого из сопровождающих. Начальник сказал, что завтра нас отправят обратно. И в это время к нам подошла одна женщина, расспросила нас хорошенько, куда мы едем. Я рассказала ей, что вот мы едем к тетушке в Ленинград одни, без взрослых, что нас сейчас высадили, а завтра хотят опять отправить в детдом.
Сижу и плачу. И снова – какой промысел Божий – оказалось, что эта сердобольная женщина тоже живет в Ленинграде, и тоже на улице Куйбышева, как моя тетя Мотя. И она потом в Ленинград поехала, а мы снова вернулись на Валдай, в детдом. Эта женщина нашла мою дорогую тетю Матрену – тетю Мотю – и все рассказала про нас. Конечно, тетя Мотя переживала, сообщила о себе в наш детдом, и тогда нам дали сопровождающего, и мы до нее все-таки доехали, в Ленинград. Так мы и стали жить у тети Моти. Настрадались мы с Лидочкой. С детства Господь дал столько испытать, пережить... Но шла война, у всех было полно бед и нам это казалось нормальным… Другого детства мы не знали.
«Господи, возьми меня в дар…»
Нас, двух иждивенок, да еще в войну, надо было кормить, содержать. В столовой недалеко от Финляндского вокзала в Ленинграде у тети Моти знакомый директор был. Она упросила его взять меня на работу – все же немножко сытней моя жизнь будет.
Мне тогда исполнилось15 лет, еще несовершеннолетняя, но меня оформили. То посуду мыла, то почистить что-то скажут, принести-унести. Я какая-то шустренькая была, и работала. А от Финляндского вокзала Преображенский собор недалеко – тоже промыслительно, что меня устроили в такое место работать. Стала я после работы заходить помолиться в собор – на акафист или какую-нибудь другую службу. Только в храме находила себе утешение и поддержку, а в душе росло желание служить Богу.
Там, в столовой, у меня произошло серьезное испытание: меня вдруг поставили на раздачу. Директор поручил мне ему домой еду возить, я как раз мимо его дома шла с работы. А чтобы еда эта оставалась, велел мне на раздаче по 20-30 граммов недовешивать. Это был удар. Я уже понимала, что это недовес, и что я обманываю кого-то, что это грешно. И хотя делала так – как за послушание, мне это было очень тяжело, но надо было, иначе он бы меня уволил. Потом, к счастью, я ушла из столовой. Знакомые моей тетушки устроили меня в Центральный исторический архив. Тем временем мое желание уйти в монастырь становилось все больше и больше. Это был 47-48 год, и мне было 16-17 лет.
Ни бабушек, ни дедушек своих я не помню, помню только то, что у мамы было 7 сестер, и все они были очень верующие. Они ходили в храм, и я с ними тоже. В большие праздники все причащались. В эти тяжелые советские времена надо было делать так, чтобы на работе никто не узнал, упаси Бог! Но все равно душа в храм тянулась для утешения и радости. У тети были и подружки верующие. Иногда в какой-нибудь праздник после литургии они к ней приходили, потому что у тети было несколько духовных книг, даже старые издания Иоанна Златоуста. Хранились также Библия и Евангелие. Конечно, все это она прятала. Иконка, помню, висела. Взрослые скажут мне: «Валя, почитай». И мы почитаем про сегодняшний праздник, или память святого, который празднуется, потом скромненько чайку попьем с хлебушком и икоркой – кабачковой.
Очень я любила – и это сильно действовало на душу – проповеди священников в храме. Тогда, после войны, в Ленинграде были батюшки одаренные духовно и словом Божиим. Такие говорили проповеди – и духовные, и глубокие, что стоишь в церкви и не знаешь, где ты. Говорят, например, про какого-нибудь святого. Вот, он ушел из мира, подвизался. И думаешь, Господи, какие были хорошие люди, Господу угодили, и теперь они в Царстве Небесном. А как же попасть, как заработать это, чтобы и мне тоже там быть с Боженькой, и чтобы душа не погибла и вечно не мучиться?..
Ходила в Ленинградскую духовную семинарию, когда ее открыли после войны в 47 году. Там был очень хороший отец Александр. И вот, однажды, я пришла на Рождественскую службу, после которой отец Александр сказал очень проникновенное слово: "Дорогие братья, сестры! Какой сегодня великий, радостный праздник. Спасительный. Сам Господь, Боженька, сошел на землю. Бог – и сделался Человеком, родился в Вифлееме, куда Матерь Божия шла на перепись. Ему и там места не нашлось. Родился Младенец Христос в ясельках. Овечки в пещере согревали его своим дыханием. А волхвы принесли дары: смирну, ладан, злато. А что мы принесем?"
И я думаю: "Боженька, Господи, что я тебе принесу? Я такая грешница, у меня ничего нет доброго. Я хочу тебя любить, и тебе хочу себя посвятить. Возьми меня". И вот у меня желание после таких проповедей появилось уйти в монастырь, куда – я уже слышала – раньше уходили подвижники. Думаю, Господи, возьми меня в дар, я себя Тебе отдаю, возьми меня в дар, Боженька. Все время, куда ни приду, к Казанской ли Божией Матери, или к святителю Николаю, я всех батюшек просила: "Помолитесь, помолитесь обо мне, я так хочу в монастырь". А они мне говорили, что должна быть воля Божия, надо знать ее и благословение на монашество получить. А от кого получить благословение?!
Тетушка моя даже и слушать не хотела об этом – о монастыре. Она хоть и была глубоко верующей, но говорила: "Я тебя взяла из детдома не для того, чтобы в монастырь отпустить. Меня похоронишь, потом куда хочешь иди – хочешь замуж, хочешь в монастырь, это уже да будет воля Божия". Но Господь сподобил раньше: в 1949 году я поступила в Пюхтицу...
|